Горбун

То, что носило название большого или первого кабинета регента представляло просторную залу, где глава государства встречался с министрами и членами регентского совета. Там имелись круглый стол, покрытый скатертью из китайского шелка, кресло для Филиппа Орлеанского, кресло для герцога Бурбонского, стулья для остальных титулованных членов совета и складные табуретки для секретарей и писцов. Над главным входом в кабинет красовался герб Франции с вплетенным орнаментом, символизирующим фамилию герцогов Орлеанских. Здесь каждый день после обеда решались государственные вопросы; не столько, собственно, решались, сколько на скорую руку стряпались. Регент обедал поздно. Оперные спектакли начинались рано. Для дел у него, как правило, не хватало времени.

Когда ввели Лагардера, в кабинете было много важных сановников. Похоже здесь в ночной час собрался высший трибунал. Господа де Лауманьон, де Трем и де Машо стояли по правую руку регента, сидевшего в кресле. Герцоги де Сен Симон, де Люксембург и д'Аркур сидели на стульях возле камина. У дверей стояли гвардейцы. Герой дня Бонниве первым делом принялся прихорашиваться у большого зеркала, отирая со лба пот.

– Пришлось изрядно попыхтеть, – бросил он вполголоса начальнику полиции Машо. – Но в конце концов мы его все таки одолели. Просто черт, а не человек!

– Сильно сопротивлялся? – поинтересовался тот.

– Не то слово, – не окажись я на месте, не известно, чем бы все кончилось, – скромно опустив глаза, пояснил Бонниве.

В оконных проемах на широких низко расположенных подоконниках тоже стояли стулья. Здесь сидели старик Вильруа, кардинал де Бисси, Войе д'Аржансон, Лебланк и другие. В кабинете также ошивались несколько человек из окружения Гонзаго: Навай, Шуази, Носе, Жирон и кругляшок Ориоль, почему-то прятавшийся за спину Таранна. Шаверни беседовал с мсьё де Бриссаком, который после трех дней беспрерывного пьянства буквально спал на ногах. Двенадцать пятнадцать вооруженных до зубов гвардейцев стояли у Лагардера за спиной. Единственной женщиной, присутствовавшей в кабинете, была госпожа принцесса де Гонзаго. Она сидела слева от регента.

– Сударь, – произнес регент, увидев Лагардера, – условия вашего возвращения не предусматривали, что вы станете нам портить праздник и оскорблять в нашем доме одного из самых знатных сановников королевства. Вы также обвиняетесь в том, что обнажили шпагу в пределах Пале-Рояля. Ваши действия на балу, увы, понуждают нас немедленно раскаяться в оказанной вам милости.

С момента задержания лицо Лагардера приобрело выражение бесстрастной отчужденности, – оно теперь походило на мраморное изваяние. С холодной почтительностью он ответил:

– Ваше высочество, я готов повторить при всех каждое слово из моего разговора с мсьё де Гонзаго. В отношении второго объяснения признаю, что воспользовался шпагой, – но так поступить был вынужден, потому что защищал женщину. Некоторые из находящихся здесь могут подтвердить мои слова как… как свидетели.

Свидетелей, точнее участников происшествия у зеленой беседки было с полдюжины. Но единственным человеком, отозвавшимся на слова Лагардера, оказался Шаверни.

– Мсьё шевалье говорит правду, ваше высочество, – сообщил он, обращаясь к регенту, – я, видно, немного переусердствовал, ухаживая за незнакомой красавицей.

Каменное выражение на лице Лагардера нарушилось. Он с изумлением посмотрел на маленького маркиза, на которого тут же со всех сторон зашикали его приятели.

Регента тоже заинтересовала реплика Шаверни, но пока что он счел благоразумным этого не показывать; – устало поежившись, он сделал движение, будто старался подавить зевоту, и затем перешел к главному:

– То, о чем я уже сказал, вам может быть прощено. Но имейте в виду, сударь, на вашей совести есть еще кое что, чего простить нельзя. Вы обещали госпоже де Гонзаго вернуть дочь? Обещали?

– Да, ваше высочество, обещал.

– В чем меня заверили через своего посыльного. Вы это подтверждаете?

– Подтверждаю, ваше высочество.

– Полагаю, вы поняли, что в данный момент находитесь перед лицом трибунала? Чтобы избежать кривотолков, где чернь с пеной у рта принялась бы склонять имена высших вельмож королевства, мы решили не передавать это дело в обычный суд, могу вас заверить, сударь, что трибунал вынесет беспристрастное решение. Итак, где мадемуазель де Невер?

– Не знаю, – ответил Лагардер.

– Он лжет! – истерично выкрикнула принцесса.

– Нет. Просто я пообещал больше, чем могу исполнить, сударыня. Увы!

По зале пробежал неодобрительный ропот. Окинув собравшихся взглядом, Анри повысил голос:

– Я не знаю, где мадемуазель де Невер. У меня ее нет!

– Какая дерзость! – возмутился господин герцог де Трем, губернатор Парижа. Прихлебатели Гонзаго не замедлили размножить это восклицание:

– Какая дерзость!

– Неслыханная наглость! – и т. п.

Начальник полиции, воспитанный на лучших жандармских традициях, тут же приложил применить допрос под пыткой. Действительно, с чего вдруг церемониться с этим шевалье?

Сурово посмотрев на Лагардера, регент предупредил:

– Советую вам, сударь, хорошо обдумывать все, что вы сейчас говорите.