Горбун

– Если это приказ, то я подчиняюсь, ваше высочество. В то время, когда вчера вечером я находился у вас, банкет в моем доме вышел из разумных пределов. Подвыпившие молодые дворяне и коммерсанты высадили дверь в моих апартаментах, где находились две девушки, которых я наутро намеревался обеих представить мадам принцессе де Гонзаго. Нет нужды пояснять, кто был инициатором этого безобразия. Словом, он начал, и его поддержали. Потом между Шаверни и лже горбуном состоялся поединок, кто больше выпьет вина. Победитель в награду должен был получить руку юной гитаны, той что претендует на имя мадемуазель де Невер. Возвратясь из Пале-Рояля, я застал Шаверни в пьяном беспамятстве спавшего на полу, в то время как победитель горбун, он же Лагардер, он же Эзоп II, он же Иона, он же Вакх, он же синьор дон Луис де Синселадор, он же Рике Чубчик обнимал свою любовницу. Был составлен суррогат брачного контракта, который все подписали и даже кто то подделал мою подпись. Не очень, правда, искусно, потому как разница почерка бросается в глаза, но факт есть факт.

– Позвольте, но вы недавно заявили, что Шаверни был на стороне Лагардера. Как же он… – начал было регент.

– Именно так, выше высочество, – с полуслова понял вопрос Гонзаго, – разумеется, не с оружием в руках. Просто по его милости я лишился двух надежных клинков, один из которых, к тому же потом обратился против нас. Дело было так. Увидев до какого состояния напился Шаверни, я попросил Пейроля и Носе отнести его домой. Пейроль при этом оставил свой тяжелый боевой клинок, прислонив его к часам, и негодяй, сбросив личину горбуна, как раз в отсутствие хозяина им и воспользовался.

Регент неотрывно смотрел на Гонзаго, пытаясь взглядом проникнуть в самую глубину его души. Тот выдержал отчаянную баталию. Входя в спальню герцога Орлеанского, принц знал, что его друг и покровитель встретит его с определенной строгостью, но он не мог предположить, что разговор получится столь затяжной и мучительный. Все его изящно скомпонованные выдумки, все нагромождение правдоподобного вранья являлось на три четверти импровизацией. При этом Гонзаго ухитрялся не только выставить себя бескорыстным рыцарем истины, но заодно предупредить показания троих свидетелей: Шаверни, Кокардаса и Паспуаля, которые могли выступить на суде против него.

Регент искренне любил этого человека со всей нежностью, на которую способна мужская дружба с юных лет. Как ни странно, это обстоятельство теперь осложняло положение Гонзаго. Герцог слишком хорошо знал принца, знал, насколько он умен, хитер и ловок. Если бы Филипп Орлеанский допрашивал не Гонзаго, а кого-то другого, то наверняка уже давно бы тому, другому, поверил. Но с принцем все обстояло сложнее. Герцог не кривил душой говоря: «Докажите, Филипп вашу невиновность, и вы увидите, друг я вам, или нет. Горе врагам оправдавшегося Гонзаго!» Но при этом регент очень хотел, чтобы Гонзаго оказался, именно оказался, а не показался невиновным. Филипп Орлеанский хотел иметь чистую совесть перед памятью Филиппа де Невера, которого когда-то любил не меньше, чем принца де Гонзаго. Сейчас Филиппу Орлеанскому надлежало восстановить долго попираемую справедливость: – найти, – (если тот окажется жив), – покарать убийцу де Невера, и вернуть имя и права наследства его настоящей дочери.

– Филипп, – произнес он после некоторого колебания, – Господь свидетель тому, как мне хотелось бы сохранить друга. Тем не менее, прошу вас ответить еще на один вопрос. Он будет последним. Что это за странная история об итальянском графе Аннибале Каноцца?

Внезапно Гонзаго побледнел. Лицо его сделалось каменным. Немного помолчав, он наконец сухо ответил:

– Ваше королевское высочество, мой кузен Каноцца умер от сердечного приступа в то время, когда мы с вами вдвоем путешествовали по Италии. Вы вместе со мной присутствовали на похоронах в его фамильном склепе во Флоренции. Я чистосердечно ответил на все ваши вопросы, однако прошу вас не заходить слишком далеко. В конце концов всему есть предел. В чем бы меня не подозревали, в чем бы не обвиняли, я не опущусь до того. Чтобы комментировать россказни «жучков», нажужжавших в ваши уши разные небылицы об отравленных фруктах и цветах, в бутоны которых налита смертельная acqua toffana. Сегодня утром мой Пейроль сказал: «Ваша светлость, враги задумали вас погубить, они говорили с его высочеством регентом так, чтобы все дремучие грехи старой Италии пали на вас!»