Горбун

«Однажды я застала его с иголкой в руке. Он аккуратно латал мою порванную юбку. О, не смейтесь, не смейтесь, дорогая матушка! Это делал Лагардер, шевалье Анри де Лагардер, человек, перед которым опускались или даже выпадали из рук самые грозные шпаги и кинжалы».

«Как то в субботу он уложил меня спать, завив мои волосы на бумажные папильотки, а утром в воскресенье он их расчесал широким гребнем и покрыл темной густой сеткой. Потом он надел на меня кофту с начищенными до блеска медными пуговицами, а на шею повесил на бархатной ленте стальной крестик, это был его первый подарок. Затем он торжественно препроводил меня в доминиканскую церковь, ту, что стоит почти у самых городских ворот. Мы прослушали утреннюю мессу. Из-за меня и ради меня он сделался набожным. Когда месса окончилась, мы вышли за городские стены, оставив позади тоскливую Памплону. Помню чувство удивительной безмятежной радости, завладевшее мной на свежем воздухе под ярким южным солнцем. Мы долго бродили по околицам безлюдных полей. Мы смеялись, пели и бегали наперегонки. Он, конечно, поддавался, но так искусно, что мне порой казалось, будто я на самом деле могу с ним тягаться. Он радовался, как ребенок. Право же, он в те минуты был еще больше ребенком, чем я. К полудню я устала, и он, взяв меня на руки, отнес в тень густого старого дерева. Там он присел на выступавший из земли широкой корень, с наслаждением вытянул ноги на траве, и я заснула на его руках. Он же, пока я спала, нес возле меня вахту, отгоняя москитов и летающую пыльцу…

Разве после этого рассказа вы его еще не полюбили, дорогая матушка?»

«После того дня мы так проводили каждое воскресенье. До, или после моей сиесты, в зависимости от моего настроения, потому, что он с радостью подчинялся моим капризам, мы обедали на природе. Наша трапеза состояла из хлеба и молока, которое он носил в большой плотно закупоренной бутылке. Вам конечно известны, дорогая матушка, другие блюда и яства, нежели хлеб с молоком. Возможно, среди них есть и такие, которые мне никогда не доводилось пробовать. Как бы там ни было, наша нехитрая еда казалась нам вкуснее и ароматнее самого изысканного деликатеса на свете. Она была для нас настоящими нектаром и амброзией. А главное, чистая безоблачная радость детства, согретого заботой любимого человека, сильного, доброго и такого же счастливого как я, потому что я ему нужна не меньше, чем он мне. Опять чувствую вашу упрекающую улыбку. Опять я хвалюсь. Право же, когда вы его увидите, то поймете, что все так и есть.

Под вечер, вдоволь набегавшись, нахохотавшись и напившись молока, мы в каком то блаженном отупении брели вдоль полей к городским воротам. Кругом удивительная тишина, только иногда прожужжит стрекоза или заблеет овечка, ей тоже видно хочется чьей то доброты и дружеской ласки».

«Иногда я осторожно пыталась у него что-нибудь разузнать о моих настоящих родителях и в первую очередь, конечно, о вас, дорогая мама. Он сразу же становился грустным и замолкал. Единственно, что он всякий раз повторял:

– Обещаю вам, Аврора, что вы встретитесь с вашей матерью».

«Это обещание, произнесенное так давно, должно скоро сбыться. Я это чувствую всем существом. Ведь Анри меня никогда не обманывал. Сердце мне подсказывает, что счастливая минута уже близка. О, матушка, дорогая, как я вас буду обожать.

Однако сейчас хочу закончить рассказ о моем образовании. Я продолжала у него учиться и после того, как мы покинули Памплону и Наварру. У меня никогда не было учителя, кроме него. Это произошло не по его вине. Я уже говорила, что поначалу он медленно осваивал искусство мастера – оружейника. Но он был очень усерден и кропотлив. Через полгода работы в подмастерьях он достиг ощутимых успехов, а еще через пол был уже лучшим мастером в Памплоне. Недавно журивший его хозяин теперь перед ним заискивал и передавал ему на выгодных условиях свои заказы. А еще немного времени спустя, (правда это уже было не в Памплоне) он стал известен по всей Испании. К нему приезжали гранды, идальго и кабальеро из разных концов страны, желая за золото украсить рукоятку своего клинка резьбой работы прославленного оружейника дона Луиса эль Синселадора.

Как то он сказал:

– Вы должны учиться, дорогая девочка. В Мадриде есть много закрытых пансионов для девушек из состоятельных семей. Там вы получите хорошее образование. Мы теперь можем себе это позволить.

– Я хочу, чтобы моим единственным учителем были вы, – отвечала я. – И чтобы вы им оставались всегда, всегда!

Он, грустно улыбнувшись, ответил:

– Мне больше нечему вас учить, бедная Аврора, – все что знаю, я вам уже рассказал.

– Ну и прекрасно, – обрадовалась я. – Я не желаю знать больше, чем вы!»

Глава 3. Гитана