Горбун, Или Маленький Парижанин

По бокам алтаря стояли цветы, хотя на дворе было вовсе не начало мая, когда праздновался день рождения покойного герцога. Через слегка раздвинутые занавески в комнату проникало мягкое осеннее солнце. У окна висела клетка, и в ней тихонько насвистывала птичка — та самая, которую мы уже видели и слышали подле низкого окна, выходившего на улицу Сент-Оноре, на углу с Певческой улицей, птичка, которая скрашивала одиночество прелестной незнакомки, чья таинственность не давала спать госпожам Балао, Дюран, Гишар и прочим кумушкам из квартала Пале-Рояль.

В молельне госпожи принцессы было довольно много народу, хотя на дворе еще стояло раннее утро. Прежде всего, на диване спала красивая девушка. Лицо девушки, отличавшееся изяществом черт, оставалось в тени, однако солнечные лучи искрились в ее густых, рыжевато-каштановых волосах. Перед нею, стиснув руки и со слезами на глазах, стояла первая камеристка принцессы, добрая Мадлена Жиро.

Мадлена Жиро только что призналась госпоже Гонзаго: чудесным образом оказавшееся в часослове рядом с «Miserere» предостережение «Придите на помощь своей дочери» с подписью, спустя двадцать лет напоминавшей о пароле счастливых свиданий юных влюбленных: «Я здесь!» — эту записку положила в книгу сама Мадлена по просьбе горбуна. И вместо того, чтобы отчитать камеристку, принцесса смутилась. Теперь Мадлена была счастлива так, словно нашелся ее собственный ребенок. В другом конце комнаты сидела принцесса. Рядом с нею стояли две женщины и мальчик. Вокруг были разбросаны рукописные листки и стояла шкатулка, в которой они хранились: это был дневник Авроры. Строчки, написанные в горячей надежде на то, что когда-нибудь они попадут в руки незнакомой, но обожаемой матери, достигли наконец адресата. Принцесса уже прочла их. Это было заметно по ее покрасневшим от сладких и нежных слез глазам.

Что же касается того, каким образом шкатулка и птичка попали в дом Гонзаго, то тут и спрашивать не о чем. Одна из женщин, стоявших подле принцессы, была славная Франсуаза Берришон, а мальчик, который с шаловливым и вместе с тем застенчивым видом теребил в руках свою шапочку, откликался на имя Жан Мари. Это был паж Авроры, болтливый и безрассудный мальчишка, уведший свою бабку с поста и тем самым ввергнувший ее в руки кумушек-соблазнительниц с Певческой улицы. Другая женщина держалась несколько в стороне. Приподняв вуаль, вы узнали бы отважное и милое лицо доньи Крус. Теперь на этом обычно плутоватом личике было написано глубокое и неподдельное волнение. Речь держала госпожа Франсуаза Берришон.

— Этот мальчик мне не сын, — говорила она своим мощным голосом, указывая на Жана Мари, — это ребенок моего бедного сыночка. Должна вам сказать, госпожа принцесса, что мой Берришон — совсем другое дело. В нем было пять футов десять дюймов росту, он был смелый и погиб как солдат.

— А вы были в услужении у Неверов, моя милая? — прервала ее принцесса.

— Им служили все Берришоны с незапамятных времен, — отвечала Франсуаза. — Мой муж был конюшим у герцога Амори, отца герцога Филиппа, отец моего мужа, которого звали Гийом Жан Никола Берришон…

— Но это ведь ваш сын, — перебила принцесса, — доставил то самое письмо в замок Келюс?

— Да, благородная госпожа, это был он. И Бог свидетель, он всю жизнь вспоминал тот вечер. Сколько раз он рассказывал мне, как повстречал в лесу Эн госпожу Марту, вашу старую дуэнью, которой было поручено ухаживать за младенцем. Госпожа Марта узнала его, потому что видела в замке молодого герцога, когда носила ему ваши записки. Госпожа Марта сказала ему: «В замке Келюс есть человек, который все знает. Если встретишь мадемуазель Аврору, скажи ей, чтобы она была начеку». Солдаты схватили Берришона, но, слава богу, потом отпустили. Тогда-то он и увидел впервые шевалье де Лагардера, о котором столько рассказывал. Он говорил нам: «Шевалье прекрасен, как Михаил-архангел из Тарбской церкви!»

— Да, — задумчиво прошептала принцесса, — он красив.

— И смел! — оживившись, добавила госпожа Франсуаза. — Настоящий лев!

— Настоящий лев! — поддержал бабку Жан Мари.

Но госпожа Франсуаза сделала страшные глаза, и Жан Мари осекся.

— Берришон, мой бедный мальчик, — продолжала женщина, — рассказывал нам обо всем: как Невер и Лагардер встретились, чтобы сразиться, и как Лагардер защищал Невера целых полчаса от двух десятков головорезов, вооруженных, с позволения сказать, ваша светлость, до самых зубов.

Аврора де Келюс знаком велела ей замолчать. Душераздирающие воспоминания лишили ее сил. Она обратила свой полный слез взор к алтарю.

— Филипп! — прошептала она. — Любимый мой супруг, все это было словно вчера! Годы промелькнули, как часы! Это было вчера! Рана в душе моей кровоточит и никак не затягивается.

Глаза доньи Крус, с благоговением наблюдавшей за этим страшным горем, вспыхнули. В жилах девушки текла горячая кровь, которая заставляла сердце биться чаще и возвышала душу до героических порывов.

Госпожа Франсуаза по-матерински покачала головой.