Гордая птичка Воробышек

  ... Сегодня двойной праздник. Нет, даже тройной! Сегодня день рождения Кольки Невского, день рождения факультета и приуроченное к этому знаменательному для университета событию присвоение ученого звания "доцент" нашему научному руководителю и просто всеобщей любимице курса, акуле от точной науки - Софии Витальевне.

  Наша группа активно принимает участие во всеобщем оживлении и намерена устроить собственному куратору настоящий праздник. Сувенирная елочка с игрушками водворена и красуется во главе стола на кафедре, между потолочными плафонами и по стенам растянуты блестящие гирлянды и серпантин, а на доске, написанная цветным мелом красуется жирная витиеватая надпись: "София Витальевна, мы гордимся Вами и любим свой факультет!!! Да здравствует Наука, Мысль и любимый Куратор!!! С Новым годом!!!" Нацарапанная старостой группы.

  Я тоже принимаю во всеобщей вакханалии участие и с большущими снежинками, ножницами и скотчем прыгаю с одного окна на другое, старательно крепя махровый новогодний атрибут к стеклу. Зачет позади, к нашей группе присоединилось еще две - параллельный поток, и галдеж в честь праздника и последнего учебного дня в этом году в широкой аудитории стоит неимоверный.

  - Женька, повыше лепи! Давай справа еще одну! А вот ту, синенькую, в угол крепи, за штору! - советует мне полненькая Лида Петрова и отходит на несколько шагов полюбоваться на созданную нами красоту.

  - Зачем, за штору, Лид? Все равно ведь не видно! - удивляюсь я.

  - Женька, много ты понимаешь! - возражает девушка. - Здесь не видно, а с улицы картина маслом должна быть! Окно-то над деканатом! Ой, Воробышек! - восклицает она, сделав еще шажок назад. - Что-то мне синенькая уже не нравится, какая-то она скучная!

  Я задираю голову, смотрю на снежинку и соглашаюсь с девушкой. Действительно, на фоне перламутровых снежинок простенький синий кружок из цветной бумаги смотрится плоско и уныло.

  - Давай дождик добавим, - предлагаю я. - И, Лид, - прошу на ее согласный кивок, - возьми у Боброва скотч и с десятка два булавок для штор, а то у меня тут еще на парочку и все.

  Петрова приносит скотч, я нарезаю снежинки и подвигаю стремянку вверх по возвышению к самому дальнему окну. Здесь портьеры тяжелые и страшно длинные, видимо, оставшиеся в аудитории со времен портативного видеопроектора и просмотра научно-обучающих студенчество фильмов. Совершенно определенно, со входа никто и не заметит наших с согруппницей усилий, но мы с Петровой решаем, что общая картина должна быть выписана до конца и выглядеть с улицы достойно, а потому с трудом раздвигаем до половины шторы и принимаемся за дело. Она нарезать скотч и подавать снежинки, а я эти самые снежинки крепить к стеклу.

  Уже почти три - скоро должна явиться с общего для преподавателей собрания у ректора куратор, и в преддверии ее появления в аудиторию вваливаются еще две группы - четвертый курс.

  Я вижу Люкова сразу из своего закутка. Как всегда весь в темном, он заходит в толпе парней и немногочисленных девушек в лекционную и вместе со всеми останавливается оглядеть кафедру. Скупо кивает на приветствие каких-то малознакомых ему студентов, бросает сумку на стол и внимательно скользит глазами по головам.

  Я не видела его с нашей последней встречи у него дома и с неожиданной тоской смотрю на высокую фигуру, чувствуя, что соскучилась по парню. Соскучилась по его холодному голосу, по уверенному развороту плеч, по обволакивающему ноздри мужскому аромату можжевельника и горького апельсина, и по пронизывающему, сканирующему меня насквозь, словно рентгеновский луч, льду карих колючих глаз.

  "Что с тобой, Воробышек?" - задаюсь вопросом, и не могу найти ответ.

  - Жень, ну ты тут сама закончишь, да? Ерунда же осталась! Вон, Рябуха скотч просит, не унимается. Пойду отнесу, - говорит, возвращая меня в реальность Петрова, и машет рукой невысокому чернявому парнишке, занятому новогодним плакатом. - Да сейчас, Юрок! Не вопи! Уже бегу!

  - Хорошо, Лид, - соглашаюсь я и вместо того, чтобы продолжать глазеть на Люкова, решаю заняться неоконченным делом.

  Возле парня нарисовалась Лиза Нарьялова и еще одна, незнакомая мне девчонка. Троица улыбается, а я ловлю себя на том, что смотреть на них мне почему-то не нравится.

  Я отворачиваюсь к окну, забираюсь по стремянке выше и клею к стеклу украшение. Отрываю от ленты серебристый дождик и вплетаю его в махровый узор снежинки. Отодвигаю рукой закрывающую обзор портьеру и оцениваю критичным взглядом общую рукотворную композицию, когда неожиданно срабатывает вибро-сигнал телефона, сообщая о приходе сообщения.

  Я зажимаю кусок скотча зубами и привычно лезу рукой за трубкой в задний карман брюк, ожидая получить очередную эсэмэску от мамы или Крюковой. Но вместо весточки от них я вдруг читаю:

  "Привет. Как зачет?" - три слова от абонента под подписью "Илья Люков".

   Илья не знает, что я в аудитории, понимаю. Иначе вряд ли бы выбрал общение посредством телефона прямому вопросу. Но бежать к нему и сообщать при всех в голос как, мне неудобно, да и не хочется нарушать интимное тет-а-труа, и потому я отвечаю: