Гордиев узел сексологии (Полемические заметки об однополом влечении)

Совершенно очевидно, что если не все, то, по крайней мере, многие гомосексуалы в силу присущих им невротических расстройств нуждаются в помощи врача. Конечно же, невротические комплексы, приводящие в отчаяние Харитонова, вполне доступны психотерапевтической коррекции. Надо лишь желать исцеления и иметь волю, чтобы это желание реализовать. Между тем, Харитонов приходит в ужас от самой мысли обратиться к врачу. Один из парадоксов гомосексуальной психологии — ятрофобия (от греческого слова iatros — “врач”), страх перед врачами и ненависть к ним.

Парадоксы “голубой” ятрофобии

Игорь Кон довёл до сведения врачей тот факт, что представители сексуальных меньшинств боятся их и избегают обращаться к ним за помощью. В качестве эпиграфа к одной из глав своей книги Кон взял неполную цитату из Евгения Харитонова: “Какой ужас. Они своим глупым медицинским умом описали наше поведение. А если мы напишем о них, об их чудовищной обездоленной норме; надо закрыть глаза и заплакать, в них не вложено какого–то последнего винтика. Но мы никогда не посмеем их обидеть”.

Правда, Харитонов говорит не только о врачах. Три последние строчки приведенного грустного пассажа объясняют читателю, о ком, собственно, пишет автор: “Но мы никогда не посмеем их обидеть. Потому, что они нас лечат, кормят. Чтобы мы могли праздно цвести и грустить”. Врачи, конечно, лечат, но не кормят. Иными словами, упрёки писателя обращены к сексуальному большинству в целом. В данном контексте “медицинский ум” — не исключительная принадлежность врачей, а способ мышления всех гомофобов, включая и медиков. Общественность в своей основной массе считает тех, кто не отвечает стандартам гетеросексизма, ненормальными и биологически неполноценными. Этот факт печалит Харитонова, но он вынужден с ним считаться. И если медико–биологический способ мышления представляется писателю чересчур прямолинейным и категоричным, то ему от этого не легче. За рамками пассажа остаётся невротический комплекс автора: полного оправдания себе он не находит, поскольку, будучи христианином, считает гомосексуальность грехом. Отсюда своеобразный надрыв в его словах. Писатель то ли оправдывается в чём–то, то ли близок к тому, чтобы расплакаться. Кстати, говорит он не от лица всех геев и лесбиянок (они–то сами кормят себя сами!), а лишь тех, кто, по его мнению, “праздно цветёт и грустит”, не производя продукты материального потребления. Иными словами, он пишет от лица геев–интеллектуалов, представителей искусства, к которым он причисляет и себя.

Врачей Харитонов избегает и боится. Он неописуемо стыдится своей душевной и телесной наготы: “Лучше не лечиться. Не дай Бог, чтобы в вас копались”. Человек, укрывающий свои мнимые телесные и душевные изъяны за дощатыми перегородками общественного туалета, разумеется, панически опасается профессиональной проницательности сексологов. Но были ли у писателя реальные основания для ятрофобии? Может быть, Харитонов опасается коварного намерения врачей лишить пациента–гея его самой драгоценной способности (так, по крайней мере, следует из текстов Харитонова) — испытывать оргазм одновременно с активным партнёром? Это достигается, по признанию писателя, ценой мучительных уроков “голубого” секса: “Как он меня учил? Он меня бил, если я не кончал с ним. И если кончал, — тоже бил. Но я навсегда выучился кончать, когда в меня кончает мужчина”. Подобные опасения ошибочны. Современные сексологи знают, что кардинально сломать сложившийся сексуальный стереотип, изменив к тому же чувствительность эрогенных зон, слишком сложно и в данном случае нецелесообразно. Мало того, забегая вперёд, скажем: поскольку гомосексуальность Харитонова имела врождённый характер, не было никакого смысла её “лечить”. А вот смягчить невротические переживания писателя, нивелировать комплекс его неполноценности, помочь ему с выработкой реалистичных сексуальных ожиданий (экспектаций), было бы и полезно, и вполне возможно. Однако, по всем правилам невротического сопротивления, именно за них он и цеплялся.