Поскольку у Элизабет не осталось более ничего, что ей было бы интересно в этот вечер, она почти полностью переключила свое внимание на то, как проходило общение ее сестры и мистера Бингли, и ряд приятных мыслей, порожденных наблюдениями, сделали ее почти такой же счастливой, как Джейн. Она уже представляла себе, как ее сестра поселится в этом самом доме, постоянно испытывая то блаженство, какое может дать только брак по настоящей любви; и она чувствовала себя способной, если обстоятельства сложатся столь счастливо, попытаться полюбить даже двух сестер Бингли. Мысли ее матери, как она ясно видела, были устремлены в том же направлении, и она решила не рисковать приближаться к ней, чтобы та не стала делиться с ней своими надеждами вслух. Поэтому, когда они сели ужинать, она сочла крайне неудачным то, что они все-таки оказались рядом, и была крайне раздосадована, обнаружив, что ее мать выражала другой соседке (леди Лукас) во всеуслышание и без утайки свои ожидания того, что Джейн скоро выйдет замуж за мистера Бингли. Это была в высшей степени волнующая тема, и миссис Беннет, казалось, была готова без устали говорить, перечисляя все новые и новые преимущества такого развития событий. То, что он был столь очаровательным молодым человеком и таким богатым и жил всего в трех милях от них, было лишь первым из череды поводов для ее радости; и как приятно было предвкушать, что обе его сестры еще больше полюбят Джейн, и уверять себя, что они должны желать этого брака так же сильно, как и она сама. Более того, это создавало такие головокружительные возможности для ее младших дочерей, ведь замужество Джейн за столь значительным джентльменом должно было ввести их в круги, где вращались другие богатые мужчины; и, наконец, было так приятно в ее возрасте иметь возможность пристроить своих незамужних дочерей на попечение их старшей сестры, что освободило бы мать от необходимости проводить в обществе времени больше, чем ей хотелось. Пора обернуть это обстоятельство к своему удовольствию, потому что невозможно было избегать требований этикета – ведь мало кто с самой молодости, кроме миссис Беннет, испытывал удовлетворение, оставаясь дома. В заключение она не преминула выразить множество добрых пожеланий леди Лукас, чтобы и той, по возможности, повезло не меньше, хотя глубоко внутри она несомненно и с долей торжества верила, что шансов на это нет.
Тщетно пыталась Элизабет прервать поток слов матери или убедить ее выражать свою радость не столь громко, ибо, к немалой досаде, она заметила, что большую часть разговора услышал мистер Дарси, сидевший напротив них. Мать в ответ только отчитала ее за беспочвенные опасения.
– Что мне за дело до мистера Дарси! Объясни мне, почему я должна его опасаться? Я уверена, что мы не обязаны проявлять по отношению к нему такую вежливость, которая запрещала бы говорить что-либо ему не угодное.
– Ради всего святого, мадам, говорите потише. Какая польза может быть для вас, если вы оскорбите мистера Дарси? Поступая таким образом, вы никак не выиграете во мнении его друга!
Однако ничто из того, что она говорила, не находило ни малейшего отклика. Ее мать говорила о своих взглядах в тех же, не имеющих иного толкования выражениях. Лицо Элизабет горело от стыда и досады. Она не могла не поглядывать время от времени на мистера Дарси, и каждый взгляд убеждал ее именно в том, чего она опасалась – хотя он и не смотрел все это время на ее мать, не приходилось сомневаться, что внимание его постоянно было приковано к ней. Выражение его лица постепенно изменилось от негодующего пренебрежения к сдержанной и сосредоточенной серьезности.