Гордость и предубеждения женщин Викторианской эпохи

Пансион располагался в недавно построенном двухэтажном доме, во внутреннем дворе скрывался сад с тенистыми аллеями, кустами роз и галереями, стены которых были оплетены плющом.

Сестры быстро освоились в пансионе, и, когда истек срок их обучения, им предложили остаться на следующий год бесплатно, с условием, что Шарлотта будет преподавать английский язык, а Эмили – музыку.

Владелицей пансиона была мадам Эгер, урожденная Клер Зои Парент. Она же преподавала в нем вместе с мужем, Константином Жоржем Романом Эгером, сыном обанкротившегося торговца ювелирными изделиями. У супругов была дочь Луиза, сын Поль родился через два года после того, как сестры Бронте покинули Брюссель. Месье Эгер начинал секретарем адвоката в Париже, затем, вернувшись в Бельгию, стал преподавать математику и французский. Знавшие его люди говорили о нем как о превосходном ораторе: красноречивом, язвительном, порой эксцентричном, но неизменно привлекающем внимание. Такова же была его манера преподавания, которая произвела на Шарлотту неизгладимое впечатление.

Шарлотта привыкла к пренебрежительному отношению со стороны образованных мужчин и была готова простить им грубость и унижения и согласиться, что это все «для ее же пользы», лишь бы они не отказывались разговаривать с ней и учить ее. В одном из писем она дает Эгеру такую характеристику: «Он – профессор риторики, человек большого ума, но очень изменчивого холерического темперамента, с выразительным лицом. Иногда он похож на больного кота, иногда на безумную гиену, иногда, но очень редко, он оставляет эти опасные ужимки и превращается в настоящего джентльмена». Далее она сознается: «Когда он со мной уж чересчур свиреп, я начинаю плакать, и все улаживается».

Это сочетание ума и язвительности, эти переходы от злобного чудовища, преследующего невежественных девиц, к мягкому и понимающему другу, оказались неотразимыми: Шарлотта почувствовала горячую симпатию к месье Эгеру, ясно понимая, что может претендовать лишь на дружбу. По всей видимости, именно ему мы обязаны появлением на свет двух самых обаятельных героев Шарлотты Бронте – Поля Эманюэля из «Городка» и мистера Рочестера из «Джейн Эйр».

С Эмили отношения у Эгера не сложились, но по прямо противоположной причине. Она не доверяла месье Эгеру как учителю и часто спорила с ним. Впрочем, пятнадцать лет спустя он писал Элизабет Гаскелл о своей строптивой ученице слова, полные восхищения. «Ей следовало бы родиться мужчиной, великим навигатором, – считал месье Эгер. – Ее могучий ум, опираясь на знания о прошлых открытиях, открыл бы новые сферы для них, а ее сильная царственная воля не отступила бы ни перед какими трудностями или помехами, рвение ее угасло бы только с жизнью».

Шарлотта готова была терпеть и страдать, лишь бы не лишаться общества своего кумира. Но тут умерла тетя Элизабет. Не закончив обучения, сестры вернулись в Хоуорт, вскоре туда же приехала и Энн, оставившая работу гувернантки.

В 1843 году Шарлотта вернулась в Брюссель одна. Эмили решила остаться дома.

Братья Белл

В 1845 году пришло время вскрывать «послания в будущее», написанные четыре года назад. В тот же день Эмили составила новую записку, сравнивая то, что она планировала, с тем, как все обернулось на деле:

«Хоуорт, вторник, 30 июля 1845 года.

День моего рождения – дождливый, ветреный, прохладный. Сегодня мне исполнилось двадцать семь лет. Утром мы с Энн вскрыли бумаги, которые написали четыре года назад, когда мне исполнилось двадцать три года. Эту бумагу мы намерены вскрыть, если все будет хорошо, через три года – в 1848-м. Со времени прошлой бумаги 1841 года произошло следующее. План открыть школу был оставлен, и вместо того мы с Шарлоттой 8 февраля 1842 года уехали в Брюссель.

Бренуэлл оставил свое место в Ладденден-Футе. Ш. и я вернулись из Брюсселя 8 ноября 1842 года из-за смерти тети.

Бренуэлл уехал гувернером в Торп-Грин, где Энн продолжала учить детей, в январе 1843 года.

В том же месяце Шарлотта вернулась в Брюссель и, пробыв там год, возвратилась в день нового, 1844 года.

Энн отказалась от места в Торп-Грине в июне 1845 года.

…Следует упомянуть, что прошлым летом мысль о школе обрела прежнюю силу. Мы напечатали проспекты, отправили письма всем знакомым, излагая наши планы, сделали все, что могли, но ничего не получилось. Я теперь никакой школы не хочу, да и остальные к ней поостыли. Денег для наших нужд у нас сейчас достаточно, и есть надежда, что их будет больше. Мы все более или менее здоровы, только у папы побаливают глаза, и еще за исключением Б., но, надеюсь, ему станет лучше, и он сам станет лучше. Сама я вполне довольна: не сижу без дела, как раньше, хотя так же полна сил и научилась извлекать из настоящего все, что возможно, не томясь по будущему и не досадуя, если не могу делать того, чего желала бы. Редко, если не сказать – никогда, страдаю от безделья и желаю только, чтобы все были столь же довольны и чужды отчаянию, как я, и тогда бы мы обитали в очень сносном мире».