Гордость и предубеждения женщин Викторианской эпохи

О Бренуэлле Эмили беспокоилась не зря. Поступив на место, предоставленное ему по протекции Энн, он тут же влюбился в моложавую и кокетливую хозяйку дома. Дело дошло до скандала, юношу вышвырнули с позором, и он с горя пустился во все тяжкие. Пил в дурной компании, пробовал опиум. Шарлотта пишет подруге: «Я зашла в комнату к Бренуэллу, желая с ним поговорить, но добудиться его было весьма непросто. Впрочем, я могла бы и не затруднять себя – он не смотрел в мою сторону и не отвечал на мои вопросы, ибо был совершенно одурманен. Страхи мои оправдались. Мне рассказали, что, ссылаясь на неотложный долг, он сумел заполучить соверен, с которым тотчас отправился в пивную, и, разменяв, распорядился им так, как можно было ожидать. Сейчас с ним невозможно находиться в одной комнате. Не знаю, что готовит нам судьба».

Пороки, которые казались такими неотразимыми у Артура Заморны и Александра Перси, в реальности внушали сестрам лишь страх и отвращение. Патрик-старший все больше терял зрение. Табби тоже болела. Хорошо еще, что наследство тетушки немного отодвинуло угрозу нищеты – сестры были рады и такой передышке.

* * *

Но неуемная Шарлотта не собиралась сидеть сложа руки. Она прекрасно понимала, что тетушкины деньги скоро закончатся, а на заработки Бренуэлла больше надежды нет. Наоборот, деньги будут нужны ему, если он наконец захочет лечиться. И тогда она собрала свои стихи и стихи сестер и издала их одним сборником под мужскими псевдонимами Каррер, Эллис и Эктон Белл. Вот как рассказывает об этом сама Шарлотта:

«Осенним днем 1845 года я случайно наткнулась на тетрадку стихов, написанных рукой моей сестры Эмили. Находке я ничуть не удивилась, ибо мне были известны и ее литературные способности, и ее литературные занятия. Но, прочитав тетрадь, я испытала потрясение – мной овладела твердая уверенность, что передо мной не обыкновенные пробы пера, в которых часто изливают душу женщины, а нечто несравненно большее. В ее стихах – немногословных, сжатых – была энергия и подлинность. В них я услышала особенную музыку – дикую, грустную, возвышенную. Моя сестра Эмили была не из числа людей, открыто выражавших свои чувства, даже родным и близким она не разрешала приближаться к тайникам своей души, и у меня ушли часы на то, чтоб примирить ее с моим открытием, и целые недели на то, чтобы убедить ее, что столь прекрасные стихи должны быть напечатаны… А между тем и младшая моя сестра скромно предложила мне взглянуть и на ее труды… Я, разумеется, судья небеспристрастный, но я нашла, что в ее стихах есть свой неповторимый голос. Мы с юных лет мечтали быть писательницами и, отобрав стихи, надумали составить сборник и попытаться его напечатать. Питая отвращение к огласке, мы скрыли свои подлинные имена за псевдонимами Каррер, Эллис и Эктон Белл, на которых остановили выбор, честно заботясь о том, чтобы это были христианские мужские имена, и не желая обнаружить свою женскую природу, ибо мы смутно ощущали, что к пишущим женщинам часто относятся с предубеждением, а нам тогда казалось, что в нашей манере письма и образе мыслей нет ничего от так называемой „женской поэзии“».

Старшая современница сестер Бронте, Мэри Брантон, выразила эту мысль более энергично: «Да я лучше сознаюсь в том, что я канатная плясунья!».

В целом затея провалилась: было продано всего два экземпляра и вышла одна рецензия, в которой автор похвалил стихи Эмили за «прекрасный своеобразный дух», но проигнорировал Шарлотту и Энн. Но сестры уже закалились, привыкли довольствоваться малым, и просто увидеть свое имя на обложке им было достаточно, чтобы обрести веру в себя. Теперь они пробуют силы в прозе. Шарлотта пишет «Учителя» – снова превращая себя в мужчину, молодого выпускника Итона, оставшегося без средств и решившего преподавать английский в Бельгии. Энн пишет «Агнесс Грэй» – историю добродетельной гувернантки, которой все время попадались бездушные хозяева и злые дети, но потом она нашла утешение в браке с не менее добродетельным священником и в воспитании своих детей. Эмили пишет «Грозовой перевал». Подписавшись все теми же именами братьев-литераторов, они отправляют свои сочинения в Лондон, издателю Томасу Ньюби.

* * *

«Грозовой перевал» «зацепил» издателя сразу. Возможно, знай он, что автор – женщина, он счел бы роман неприличным. Но написанная мужчиной повесть о роковой страсти и роковом эгоизме, о потемках гордой души без руководства разума и о любви-дружбе юных существ, искупающих грехи своих отцов и матерей, показалась ему оригинальной в своей искренности и неудержимой фантазии.

«Агнесс Грей» оригинальна не была, но, по крайней мере, читатель мог найти в ней именно то, что ожидал: роман, в котором пороки наказаны, а добродетель восторжествовала.