Гордость и возбуждение (СИ)

— Когда я был маленьким, мы с мамой выбирались на крышу, папа об этом не знал, лежали и смотрели, и мама рассказывала легенды о звездах.

— Здорово, я бы и сам послушал легенды. Мне нравится смотреть на звезды, но я, скорее, думаю о делах. Или просто думаю. Мысли текут, а я им не мешаю, — Шон поворачивается ко мне и неожиданно спрашивает. — А ты в магию веришь?

Я ошалело на него смотрю. Нет, блин, не верю, только посуду кот моет, постель сама себя заправляет, а свечки вечно ставлю у окна, просто для красоты, а не от плохих снов. Ты что, ни разу! Вот и ветки ивы на собственную метлу не собираю каждое новолуние по одной с ивы с перекрестка. Но это все я ему не сказажу, просто коротко отделываюсь:

— Верю. А ты?

Шон молчит.

— Начинаю. Сначала тягу к тебе валил на проклятье. Думал, одна из бывших жен или подружек, имена которых я не помню, решила отомстить, — вздох. — Но сейчас мне даже нравится странная симпатия. Хотя она жутко нервирует.

— Чем нервирует? — тянусь и незаметно снимаю с плеча его волосок.

В чем-то он прав, нужно проверить. Правда, сам я не справлюсь, придется тетю подождать. Почему у него такие хорошие волосы? Если найти еще один волосок, то можно будет вначале самому попробовать. Теорию я знаю.

— Тем, что есть нечто мне не понятное и приятное одновременно. Не люблю не знать, — легко признает и пододвигается ближе. — А как ты понял, что гей?

— О, это было легко. У нас в школе был потрясающе красивый тренер по футболу, так что уже лет в тринадцать я начал подозревать, что рассматриваю его не просто так. Потом пытался отрицать, даже с девочкой полгода встречался, но… Потом мне стало не до этого, — чуть дом не спалил, но тебе этого знать не стоит, Шон. — А осознал свои порывы уже у тети.

Шон недолго молчит.

— Видимо, в твоем возрасте это проще. В моем, скорее, странно, но заморачиваться не хочется. Будем собираться, быстро холодает, а я мерзлявый.

Но вставать и не собирается, Шон совсем близко ко мне. И я не поднимаюсь, рассматриваю звезды и думаю о чем-то своем. Только пледом накрываю и Шона.

— Не знаю, я уже привык, даже родителям и тете давно сознался. Родители легко приняли, а у Франчески были сложности. Не с ориентацией, она бесилась, что род прервется, и детей у меня не будет. Не знаю, меня это скорее радует. Есть вещи, через которые я бы не хотел, чтобы проходили мои дети или внуки.

Закрываю глаза и вспоминаю, как злясь на отца, орал на него, и вдруг все кругом вспыхнуло, опалив жаром.

— У тебя щеки порозовели. Ты не заболел?

Ладонь на лбу приятно холодит кожу.

— Нет, просто кое-что вспомнил, — открываю глаза и улыбаюсь, а перед глазами все еще горит кухня и отец, который накидывает на меня свою рубашку и вытаскивает из огня, а затем садится у дома и начинает задыхаться, держась за сердце. И в эту минуту чувствую, как кто-то в лесу отзывается и пытается приятным теплом успокоить. — Только не сейчас… — простонал я вслух и резко сел. — Нам нужно уезжать. Подбросишь меня домой?

Мой фамильяр отозвался, и я за ним съезжу, но потом, объяснять Шону, почему лось, например, вышел на поляну и идет к нам, и почему я хочу его прихватить домой, мне не улыбается. Я так надеялся, что это будет кот или собака! Но если лес… Только не лось, Духи Жизни, пусть это будет не лось!

— Ложись! — Шон опрокидывает меня на капот, закрывая собой. Хлопанье крыльев, скрежет металла. Крупный беркут царапает когтями крышу машины, Шон пытается отогнать его, махая пледом.

Ругаюсь и перехватываю плед, выползаю вперед, закрывая собой птицу.

— Ты что! Они — вымирающий вид! — поворачиваюсь к фамильяру и тихо говорю. — Ты красивый и своеобразный и ты точно не лось, что радует. Можно?

Протягиваю ладонь и осторожно ерошу перья на груди. В данный момент мне нужно закрепить связь, а уж потом буду думать, что сказать Шону. Птица резко и несильно бьет крылом по руке, когда я вытаскиваю одно перышко, показывая, что принимаю.

— Не тронь этот птичий грипп! — кричит Шон.

— Не дрейфь, он здоровый, честное слово, — улыбаюсь я, мягко исследуя пальцами мощный клюв, птица принимает гордую позу, и я подставляю ему руку, намотав на нее плед, чтобы он когтями не вспорол мне кожу. — Вот теперь мне точно нужно домой. Отвезешь нас или нам пешком идти? — сразу даю понять, что фамильяра не оставлю.

— Погоди, — вскидывает руки Шон. — Ты хочешь засунуть эту птицу в мою машину? На нас только что спикировал беркут. Ночью! А ты берешь его с собой. Мартин, что за хрень?

— Он явно одомашнен, как попугай, — «попугайчик» раскрыл крылья, демонстрируя мне, насколько он хорош. — Видимо, выкинули, наигравшись, вот он и спикировал, увидев машину. Он погибнет в лесу! — интересно, моя ложь хоть правдоподобна?

Шон протягивает руку, и чудом успевает отдернуть прежде, чем беркут сломает ему палец.

— Что-то я сомневаюсь в его домашнем происхождении.

— А я нет! — В доказательство целую фамильяра в клюв, тот довольно жмурится. — С чего иначе ему сидеть у меня на руке. Знаешь, а он тяжелый!

Шон хмурится.

— Садись на заднее сиденье, если эта штука махнет крылом, боюсь нырнуть в кювет.