Гордость Карфагена

Письмо закончилось очень быстро. Он прочитал его за пару минут и, не получив ответы на многие вопросы, остался болезненно неудовлетворенным. Имилце ничего не написала о Маленьком Молоте — ни слова о том, как он рос, о чем говорил, помнил ли отца и мечтал ли о встрече с ним. И какой была Софонисба? Его сестра казалась ему абсолютной незнакомкой. Он не представлял ее себе. Ганнибал прожил вдали от этой девушки почти всю ее жизнь, и теперь ему было странно думать, что она уже взрослая. Еще более странным выглядело желание позаботиться о ней — стремление познакомиться с царевичем Масиниссой, чтобы самому оценить его как мужчина мужчину. Он не сожалел о своем решении отправить жену в Карфаген. Конечно, Ганнибал хотел бы видеть ее рядом с собой. Но как бы он командовал людьми, если бы она все время вытягивала из него эмоции, которые он тщательно скрывал от солдат? Нет, разлука была наилучшим выбором.

Еще не смея скрутить папирус, он рассеянно поднес его к носу и принюхался. Вначале запахи были слабыми. Они раскрывались неохотно и робко. Но чем дольше он вдыхал их, тем больше находил ароматов, отличавшихся от сухого благоухания папируса. Он уловил оттенки фимиама матери, затем пришел запах карфагенских пальм. Ганнибал почувствовал привкус морского воздуха и пыли, поднимавшейся высоко к облакам и приносимой ветрами из южных пустынь. И, конечно, последним был аромат Имилце. Ее запах накатил на него душистой волной. Он оказался настолько мощным и наполнил Ганнибала такой болезненной тоской, что ему пришлось насильно отдалиться от него. Он бросил письмо на стол и с опаской взглянул на папирус, словно тот мог взлететь и напасть на него. Эта история с запахом Имилце напомнила ему, что подобным страстям не было места в апартаментах военачальника. Они ранили сильнее римского оружия.

Позвав Джемела, он приказал ему скрутить свиток и спрятать его.

— Положи его в надежное место, — сказал он. — Поглубже и подальше.

Немного успокоившись, Ганнибал рассеянно поворошил другие свитки. Где-то среди них лежало письмо из Рима. Какие же они упрямые глупцы! Любая нация давно бы прекратила столь расточительную войну. Они договорились бы об условиях мира, как испокон веков поступали сильные люди. Впрочем, он знал, что римляне считали себя выше остальных народов. Война с Карфагеном была необходима им для доказательства этого идиотского постулата. Его не раз смущало, что они игнорировали практику компромиссов. Он пытался представить римских горожан, сенаторов в их залах, людей в домах, союзников в окрестных поселениях. Он даже говорил сам с собой на латыни, пытаясь предугадать их мысли и желания. Годами он повторял это снова и снова с иными народами, иногда фокусируя внимание на отдельных персонах. Таким был метод, которому его научил отец. Проникнув в мысли врага, ты победишь его на поле боя, говорил Гамилькар. Эта мудрость много раз оказывалась верной, но в случае с римлянами ему не хватало воображения.

Он рассеянно покружил по комнате, затем вышел на крыльцо и осмотрел поля, едва начинавшие зеленеть под окрепшим солнцем. Какой-то запах, витавший в воздухе, напомнил ему о карфагенской весне, когда они с отцом объезжали земли, принадлежавшие их семье. В те ранние годы он считал отца самым главным человеком в мире — мудрее, сильнее и храбрее любого другого мужчины. В его воспоминаниях отец всегда проявлял ответственность. Вот почему его призвали подавить мятеж наемников. Вот почему он уехал в Иберию, чтобы создать там империю. Вот почему он никогда не прощал Риму грабительские войны с Карфагеном. Для него такое отношение было единственно правильным и неоспоримым.

Ему вспомнился случай, о котором он давно забыл. Ганнибалу шел тогда девятый год. Он узнал от слуг, что отец собирался уехать в Иберию на очень долгий срок. И поскольку Гамилькар не появлялся дома большую часть его детства, весть о новом походе обидела мальчика до глубины души. Он нашел отца на городской площади и начал проситься в его войско. Обхватив руками его ноги, он клялся, что достоин этого. Ганнибал был сильным. Он уже мог бросать копье. Он не боялся войны.

Гамилькар поначалу оттолкнул его. Но мальчик продолжал говорить. Его заявления становились все более смелыми, и люди на площади начинали прислушиваться к их разговору. Тогда, схватив сына за запястье, Гамилькар затащил его в храм Ваала и велел жрецу совершить ритуал жертвоприношения. В ту пору древний обычай детоубийства практиковался редко, хотя век назад он считался обычным в Карфагене. Глядя на алтарь, Ганнибал пережил несколько тревожных мгновений, поскольку он подумал, что отец в порыве гнева решил принести его в подношение богу.