Гордый наш язык…

Но вот что примечательно: в череде подобных словечек, как бы много их ни было, почему-то всегда остаются, хотя и меняя свое значение, только такие слова, которые были русскими или на них похожи. До сих пор ведь мы можем кого-то назвать и щеголем, и хлыщом. Все прочие куда-то бесследно исчезли… Но может ли исчезнуть русское слово?

Чепуха и вздор

До петровских времен не было в разговорной речи слов, выражающих то, что не заслуживает внимания или противоречит здравому смыслу. Говорили серьезно и только о деле.

В петербургских гостиных XVIII века мало-помалу стали приспосабливать к возникшей нужде слова из народного быта: сдор — сор и стружки, отбросы от дранья дерева, то же, что дрянь; чепуха — от чепа, это такая же мелкая щепка, оставшаяся от работы по дереву.

Еще у Ломоносова вздор и чепуха выступали в исконном значении: мусор, сор, ненужные отходы. Как разговорные слова они и попали в литературу: вздор часто встречается у Пушкина, чепуха — у Тургенева, дрянь — у кого угодно. С конца XVIII века появились и выразительные заимствования: галиматья, белиберда, ахинея. Явилась и чушь — непонятное слово, скорее всего из немецкого Stuß — слова приблизительно с таким же смыслом; появилась и гиль, и много подобных слов. Но, странное дело, в каждом кругу излюбленным было только что-то свое, особое, отличное от других.

Вздор и чепуха навсегда остались русскими, поскольку русскими они и были. Заложенный в них словесный «образ» как бы живет и сейчас: случалось, например, слышать о каком-то фильме: «мусор!» А это ведь и есть все та же чепуха или, если хотите, дрянь. Образ живет, порождая все новые выражения, которые освежают сам образ и наполняют его подобающей случаю экспрессией. Скажу чепуха — улыбнутся, мусор — обидятся. А если именно и нужно обидеть? Обидели же зрителя, показав этот фильм!

Из семинарского языка поступили во всеобщий оборот ерунда и искусственное околесица: околесицу несет болтун, не вникающий в суть дела. Некрасов в примечании к рассказу 1845 года еще оговорился о ерунде: «лакейское слово, равнозначительное слову дрянь», но к концу того века вошло оно даже в активное употребление. Использовал его и А. П. Чехов, хотя и противников у слова было много. Это искаженное нерадивыми учениками латинское слово герундий, которое и произносилось сначала как герунда́, например, у Н. С. Лескова. Однако, несмотря на «лакейское» происхождение, слово неожиданно получило вес, и даже недоброжелатели отмечали это; публицист XIX века, подписывающийся распространенным псевдонимом А. Б., писал: «По гадательным предположениям, это дочь герундиума, которая, поглотив почти без остатка чушь, чепуху, гиль, галиматью, ахинею, дребедень, белиберду, ярко оправдала свое властное происхождение. Соревнования не переносит, да и нет молодых соперников; раздается по временам откуда-то писк некоей абракадабры, но дитя это являет мало едкости (по беззубию), чахло и недолговечно. Да, сильно опустела нива изящной словесности; хоть бы посеяли что-нибудь новое да позабористее, а то чем же пропитается наше полемическое красноречие», — иронически заканчивает свое обвинение А. Б. Позабористее — пока не нашлось.

Да ведь и нехорошо без нужды разбрасываться пустыми словами, походя обижая всех окрест. В 1821 году молодой петербургский дворянин, находясь в Париже, в разговоре с французским сверстником употребил выражение Cela n’est pas vrai — что по-русски Это не так, Это неправда — и был удивлен, когда наутро явились за ним секунданты. Личная честь не допускает выражений вроде этого! Вот запись Д. Свербеева: «Как часто в разговоре мы употребляем выражения чушь, вздор, пустяки и другие, и никто не думает оскорбляться, а ведь в этом дурной тон, дурное обращение, — вспоминал в старости оставшийся в живых русский дворянин, — француз научил меня никого не оскорблять подобными ответами и никому не позволять сделать их мне».

Бесподобно! Немыслимо! Небывало!

В литературных источниках 40-х годов XIX века заметим недовольство экспрессивными словами, сегодня для нас совершенно обычными.

«Да и по-русски-то стали писать боже упаси как! Например, выдумали — немыслимо, а чем было худо слово невообразимо? Нет, оно, видите, старое, так прочь его!» — говорит отставной генерал в романе у И. А. Гончарова.

Критик А. М. Скабичевский описывает двух братьев, мелких петербургских чиновников. Оба отличались тем, что всему удивлялись, при этом младший как бы вторил другому эхом; скажет один: «Удивительно!» — другой в ответ: «Поразительно!» Еще с конца XVIII века в петербургских журналах замелькал и галлицизм бесподобно.