Гордый наш язык…

Вот какие истории случались со словами, которые были нерусскими. А что, если бы сразу мы так и сказали: нерусские — значит, плохие, значит — долой? Ведь влияние французского языка (как чуть позже — немецкого, как теперь — английского) вызывалось общественной необходимостью, оно преходяще. Медленно и верно из глубин самого языка, языка родного, русского, поднимались разбуженные новыми веяниями силы, — они и восприняли новое, облекли его в национальные словесные формы. Иначе и быть не может, и это всегда понимали, не случайно сказал молодой Лев Толстой:

«Как ни говори, а родной язык всегда останется родным. Когда хочешь говорить по душе, ни одного французского слова в голову нейдет, а ежели хочешь блеснуть — тогда другое дело!»

…Оно оставляет ли свой смысл?

Примеров, когда под влиянием иностранных слов изменялся смысл русского слова, вообще много. Так всегда и случается при взаимодействии разных культур. Сегодня, например, нас не смущает выражение глава государства, а между тем слово голова, или глава, в переносном смысле (верховный) руководитель славяне получили под влиянием греческого слова кефаль (голова).

Были в русском языке слова и определения вроде тонкий, живой, рассеянный, но были они при этом конкретны: человек — тонкий (а не толстый), живой (а не мертвый), рассеянный (о зерне в поле). С XVIII века эти коренные русские слова приобрели совершенно новые, отвлеченные по смыслу значения: тонкий вкус (или ум) — под влиянием французского fin; живой ум (или живое воображение) — под воздействием французского vif; рассеянный ум (или человек) — под напором французского distrait и т. д. Всегда на Руси мир — это все, что окрест тебя, но с середины XIX века под влиянием переносных значений немецкого слова Welt (мир, свет) вдруг взрывается и старое русское слово: оно начинает обозначать и внутренний мир человека, и духовный мир, и мир переживаний, и мир поэзии…

Что произошло? Давно известные слова получили безграничные возможности для новых обозначений оттенков смысла, чередой возникали все новые сочетания слов, не всегда удачных, быть может (отсюда и возражения против них), но обычно неизбежно нужных. Тонкий запах, аромат, слух, намек, юмор; тонкое наблюдение, замечание, дело…

Это и есть творчество, которому помогает столкновение с новым, необычным, но для жизни существенно важным. Старинное слово, соединяясь в значениях с иностранным или от них отталкиваясь, раскрепостило глубинный свой образ, сорвалось с привычной орбиты штампа, и корень его в неожиданно новых сочетаниях все более наполняется, обогащается множеством вторичных оттенков, конкретный образ иногда сгущается в отвлеченное понятие, скрытое все в том же слове.

Нет, не враждебно творческим силам родного языка никакое заимствование, оно помогает выявить возможность русского слова до самых крайних пределов, обогащает русский язык. Потом разговорная речь проверит возникшие сочетания, кое-какие отбросит, но большинство сохранит, по крайней мере задержит в запасе коллективной памяти — в словаре, в грамматике, в образцовых текстах, к которым мы вновь и вновь возвращаемся, чтобы проверить себя и свой вкус.

Не в словах и дело — дело во встрече культур. Одна, что постарше, как бы подсказывает младшей, какие возможности таятся в том или ином слове, скажем, в XI веке — в слове голова, в XVIII веке — в слове тонкий, в XIX веке — в слове красивый. Вот рассуждение Л. Толстого на эту тему (1897): в русском языке красиво то, что нравится зрению; такова национальная традиция, идущая из веков, «хотя в последнее время и начали говорить некрасивый поступок, красивая музыка, но это не по-русски», русский человек «просто не поймет вас, если вы скажете ему, что человек поступил красиво или некрасиво, или что песня красива. По-русски поступок может быть добрый, хороший или недобрый, нехороший», но вот под давлением западноевропейских слов beau, schön, beautiful, bello (во французском, немецком, английском и итальянском языках они значат одно и то же), «теперь уже совершенно уверенно и никого не удивляя, говорят и пишут о красивой музыке и некрасивых поступках и даже мыслях, тогда как 40 лет назад, в моей молодости, выражения красивая музыка и некрасивые поступки были не только не употребительны, но непонятны. Очевидно, это новое, придаваемое европейской мыслью красоте значение начинает усваиваться и русским обществом».