Горе луковое

Услышав зов хозяина, Игорь-Исаак впрягся в железную каталку с картонкой, набитой отборными дарами израильской природы, и покатил по указанному на смятом клочке бумаги адресу. На углу Игорь-Исаак вдруг остановился, вытер запотевший лоб, молодецки подтянул штаны, перепоясанные широким кожаным ремнем, огляделся и, словно не с суши, а с палубы покачивающегося на волнах катера, издали обеими руками помахал мне и моей жене – мол, мы с вами не расстаемся, скоро с Божьей помощью снова причалим к лавке благодетеля Йоси.

Мы и впрямь расстались ненадолго, и я, чего греха таить, был рад новой встрече. Игорь-Исаак притягивал к себе не столько рассказами о его злоключениях на Земле Обетованной и даже не о задуманной в таежном краю товарищем Сталиным мнимой еврейской республике, сколько удивительным сочетанием прямодушия и хитрецы, насмешливым отношением к себе и безмятежным отчаянием.

 – По правде говоря, я вас очень ждал, – признался он, когда через неделю наше «Вольво» подкатило к причалу. – Лучше всего, конечно, закупаться не в среду, а в пятницу. В пятницу Йоси всё отдает за гроши – по шекелю. Правде, в лавке тогда дикие очереди. Но тем, кто оттуда, – обрезатель лука показал своим ножом в сторону воображаемой России, – они не страшны. Мы ведь с вами в очереди родились и там всю жизнь смирненько простояли за счастьем, как за докторской колбасой. Не так ли?

– Кто стоял, а кто и через заднюю дверь все сорта колбасы получал, – сказал я уклончиво.

 – Это верно. Может, все-таки присядете? В ногах правды нет, – предложил Игорь-Исаак. – Ваша жена пока что только авокадо и помидоры на веточках взяла, а ведь ей еще надо за остальными фруктами и овощами всю лавку обойти, я со своего наблюдательного пункта за ее передвижениями все время одним глазом подглядываю. – Он хохотнул, протер тряпкой пластмассовый стул и подвинул его ко мне.

 Я сел.

 – На чем же мы прошлый раз с вами остановились? – по-учительски спросил он, закончив обрезать луковые стебли и приступая к вылущиванию бобов.

 – На том, что в Израиле идиш не в большом почете. А разве в Биробиджане на нем говорили все?

 – Не все. Но евреи – все. Я жил в бывшей казачьей станице Бабст, работал в совхозе агрономом, у меня был свой дом, приусадебный участок, сад... Но я не об этом. Там, в глуши, даже домашние животные понимали на идише. Моя корова Манька, она же Мария Ефимовна, все понимала. Бывало, встанешь утречком, зайдешь в хлев, скажешь ей «Гут моргн, тайере Мария Ефимовна»[6] – и она в ответ благодарно промычит «Му-му». А ведь это на коровьем идише ни что иное, как «Доброе утро, Исаак Самойлович», и, растроганная, уткнется белой мордой в твою грудь. Но то, что идиш тут, в стране евреев в загоне, это, я скажу вам, еще полбеды. С такой бедой, как говорила моя мама, еще можно переспать. Беда совсем не в том.

 – А в чем?

 – А в том, что у старого еврея нет своей крыши над головой, – сказал Игорь-Исаак, и в его глазах вдруг прибавилось осенней мглы и печали. – За восемь лет я сменил в Израиле четыре города и семь квартир. Семь хозяев!.. Один из Венгрии, другой – из Марокко, третий – из Ирака, четвертый – из Литвы, пятый – из Германии, шестой – из Румынии и седьмой – из Йемена. Полный, так сказать, интернационал.

– Какой же, простите, интернационал, они же все до единого евреи, – возразил я.

 – Евреи? – передразнил меня Игорь-Исаак. – У них у всех одна национальность – шкуродер. Выложи каждому за месяц две тысячи пятьсот шкаликов и живи себе не горюй в двух тесных небеленых клетушках. Когда однажды я все же попытался с моим румыном поторговаться, чтобы по-братски снизил квартплату на сотню-другую, он с усмешкой сказал: «В Израиле только за небо не надо платить ни одной агоры, оно наше общее и принадлежит всем евреям мира, а все остальное – чья-то частная собственность – Моисея или Якова, Шейне-Брохе или Сарры, Ишая или Овадии». Как вам нравится такое заявление?

 – Что тут скажешь, этот румын – наглый товарищ.

 – Как вы уже, наверно, успели заметить, я за словом в карман не лезу. Оно всегда у меня наготове, – похвастался Игорь-Исаак. – Когда мой румын заломил за аренду совсем сумасшедшую цену, я не сдержался и в ответ ему по-моряцки рубанул, что небо, конечно, просторней, чем его облезлая квартирка, но я туда, поближе к Господу Богу пока переселяться не собираюсь. Правда, и он, прохиндей, в долгу не остался: воля твоя, сказал, каждый выбирает себе место под солнцем не по вкусу, а по карману. И помни, Ицхак якари, то бишь, дорогуша: в Израиле по-братски только хоронят, – Игорь-Исаак задумался, почесал затылок, заросший седым репьем, и выдохнул: – А ведь как подумаешь, он, сукин сын, прав, ничего не поделаешь – если у тебя в карманах ближневосточные ветры гуляют, ты ни на чью поддержку и защиту не рассчитывай.

 Я слушал его с искренним сочувствием и сетовал на свое бессилие помочь ему в жилищных делах. Мне вдруг захотелось хотя бы попытаться перевести стрелку в разговоре с того, что его возмущало и угнетало, на то, что могло, пусть и не надолго, пробудить в нем другие, более радужные воспоминания.