Горе от ума

Прототипом Фамусова (от лат.: fama — молва) называли дядю Грибоедова, Алексея Федоровича. Сам поэт в отрывке «Характер моего дяди» так изображает его: «Вот характер, который почти исчез в наше время, но двадцать лет тому назад был господствующим, характер моего дяди. Историку предоставляю объяснить, почему в тогдашнем поколении развита была повсюду какая-то смесь пороков и любезности; извне рыцарство в нравах, а в сердцах отсутствие всякого чувства. Тогда уже многие дуэллировались, но всякий пылал непреодолимою страстью обманывать женщин в любви, мужчин в карты или иначе; по службе начальник уловлял подчиненного в разные подлости обещаниями, которых не мог исполнить, покровительством, не основанном ни на какой истине; но за то как и платили их светлостям мелкие чиновники, верные рабы — спутники до первого затмения! Объяснимся круглее: у всякого была в душе бесчестность и лживость на языке. Кажется, нынче этого нет, а может быть и есть; но дядя мой принадлежит к той эпохе. Он как лев дрался с турками при Суворове, потом пресмыкался в передних всех случайных людей в Петербурге, в отставке жил сплетнями. Образец его нравоучений: „я, брат!“». Нельзя не признать, что самый тон этой характеристики близко напоминает монологи Чацкого, обращенные к Фамусову. «Образец нравоучений» дяди поэта „я, брат!“ воспроизводится в словах Фамусова: «Мы, например…» (д. II, 65). А. Ф. Грибоедова же напоминают слова Чацкого: «Не тот ли, вы к кому меня еще с пелен, для замыслов каких-то непонятных, дитей возили на поклон». Сохранился рассказ С. Н. Бегичева, что именно так поступал с юношей-Грибоедовым его дядя. Широкое гостеприимство Фамусова также напоминает Грибоедова-дядю, о котором К. Н. Батюшков писал Н. И. Гнедичу в феврале 1810 г.: «Сегодня ужасный маскарад у г-на Грибоедова, вся Москва будет». Но, разумеется, сходство не идет далее нескольких черт — психологических и бытовых. В Фамусове столько типичного, что в нем узнавались черты многих московских бар.

По связи с А. Ф. Грибоедовым, предполагаемым прототипом Фамусова, в его же семье искали прототип Софьи. Возможно, некоторые черты Софьи Павловны Фамусовой напоминают одну из двух дочерей А. Ф. Грибоедова, Софью Алексеевну, вышедшую замуж за С. А. Римского-Корсакова, но совершенно невероятно, чтобы драматическая ситуация Софьи Фамусовой была подсказана обстоятельствами в семье А. Ф. Грибоедова. Автор «Горя от ума» был так тесно связан с семьей своего дяди, так дружен со своими двоюродными сестрами, что никогда не решился бы подобные обстоятельства сделать мотивом сценической интриги.

Догадок о прототипе Молчалина современниками высказано много. В. В. Каллаш сообщил, что на полях одной старинной рукописи «Горя от ума» им был назван некто Полуденский, секретарь почетного опекуна Лунина (Русский архив, 1905, № 5, стр. 175-176). Кроме этого свидетельства мы располагаем еще только одним глухим указанием А. Н. Веселовского: «Молчалин срисован с одного усердного посетителя всех знатных прихожих, умершего уже давно в сане почетного опекуна» (Русский архив, 1874, № 6, стлб. 1540).

Лицом, на которое указывали как на прототип Чацкого, был П. Я. Чаадаев. Об этом говорили уже осенью 1823 г., когда комедия впервые стала известной в рукописи. Пушкин писал П. А. Вяземскому из Одессы в декабре 1823 г.: «Что такое Грибоедов? Мне сказывали, что он написал комедию на Чедаева; в теперешних обстоятельствах это чрезвычайно благородно с его стороны» (Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Л., 1937. Т. 13. С. 81). Слух об осмеянии Чаадаева оказался вздорным, в чем Пушкин убедился, как только прослушал «Горе от ума» в чтении И. И. Пущина в Михайловском в январе 1825 г. Но сближение Чацкого с Чаадаевым сохранилось в устной, потом в печатной традиции. И. Д. Гарусов поместил даже в своем издании «Горя от ума» (1875) особое рассуждение «Прототип Чацкого — Чаадаев», но не привел в доказательство этой мысли никаких фактических данных. Позднее Гарусова на сходстве Чацкого с Чаадаевым настаивал А. И. Кирпичников (П. Я. Чаадаев. По новым документам // Русская мысль. 1896, № 4. С. 154-155), ссылаясь на то, что в стихотворении Ф. Н. Глинки о Чаадаеве сказано, что он «пил из чаши жизни муку и выпил горе от ума», а также на то, что в пьесе Ростопчиной «Возврат Чацкого в Москву» Чацкий изображен плешивым. Ему возражал А. И. Маркевич (Филологические записки, 1897, № 2). Ряд новых наблюдений о Чаадаеве как прототипе Чацкого сделал Ю. Н. Тынянов в статье «Сюжет „Горя от ума“» (см.: ЛH. М., 1946. Т. 47-48. С. 161-172). Там же (С. 173-176) развернута аргументация об отражении в образе Чацкого характера и биографии В. К. Кюхельбекера. О значении Кюхельбекера, вернувшегося из-за границы, опального, неудачливого — для конструирования образа Чацкого и деталей «Горя от ума» Ю. Н. Тынянов писал также в статье «Французские отношения Кюхельбекера» (ЛН. М., 1939. Т. 33-34. С. 360-361).