Горечь рассвета (СИ)

Слова этого докторишки, пустого по сути человека, хоть и лучшего в своем деле, больно ранили Мортеля. Он знал, что люди недолюбливали его, считая излишне гордым и заносчивым. Знал, что многие считают его, чуть ли не сумасшедшим за то, что не выпускает дочь в свет, не ищет ей достойную партию, не стремится выдать замуж. Мортель всегда спешил домой, привозил дочери лучшие подарки, стремился скрасить каждый её день: заморский скакун, лучшие меха, драгоценности, шелка, музыкальные инструменты, холсты и краски для занятий живописью — у нее было все, чего только можно пожелать! Но он никогда! Никогда не смотрел на Диану, как на объект желания. Она была его маленькой девочкой, дочерью, подарившей самое большое счастье и самое сокрушительное горе в первый миг своей жизни. Он просто не мог себе позволить лишиться и ее тоже — не после того, как засыпали землёй гроб его возлюбленной супруги.

Но он никогда не мог себе представить, что люди говорят о них такое! Это так подло, так низко, этому нет объяснения. А ведь раньше Мортель считал, что хорошо разбирается в людях. Как оказалось, недостаточно.

Немного успокоившись, Феликс пошёл к дочери. Открыв дверь спальни, заметил, насколько бледной и маленькой она казалась, лёжа на кровати с закрытыми глазами. Бледность её лица поражала. Мортелю отчаянно захотелось взять её на руки, прижать к своей груди, спрятав от всех невзгод и печалей, что ещё выпадут на её долю. Она была такой красивой, в точности, как его почившая слишком рано супруга. Диана так сильно напоминала Мортелю любимую, что иногда смотреть дочери в лицо было равносильно пытке. Было больно и приятно одновременно, как будто Феликс был человеком, получающим особый вид удовольствия, причиняя себе боль.

Осторожно переступив порог комнаты, и прикрыв за собой дверь, Мортель, стараясь не разрушить хрупкий сон дочери, аккуратно присел на край кровати. Закрыл глаза, пытаясь скинуть со своей души тот камень, что давит глубоко внутри, не даёт дышать, убивая с каждым вдохом.

— Папа. — Слабый голос дочери вывел Феликса из задумчивости. — Что ты тут делаешь?

— Пришел на тебя посмотреть, — тихо ответил Мортель, ласково глядя на дочь.

— Я долго спала? — Диана огляделась по сторонам, в поисках чего-то, о чем было только ей известно.

— Не очень. Я только что провёл последнего доктора и решил зайти к тебе, справиться о самочувствии, но ты так крепко спала, что не захотел будить. Как самочувствие?

— Папа, доктор сказал тебе? Ты уже знаешь?

Сердце несчастного отца сжалось, словно оно попало в стальные тиски. Казалось, скажи он хоть слово и слёзы хлынуть из глаз, грозясь унести бурным потоком остатки разума.

— Папа, не молчи! — Диана резко поднялась в постели и протянула руки к отцу. — Я знаю, что тебе больно, мне так жаль, папа. Ты даже не представляешь, как мне жаль.

Мортель присел ближе к дочери и раскрыл ей навстречу свои объятия. Диана, рыдая, упала на грудь единственного человека, что любил её больше жизни. Человека, способного простить ей все, что уже успела совершить и то, что ещё совершит в будущем.

Много времени прошло, прежде чем отец и дочь смогли немного успокоиться. Жаркий полдень за окном уступил своё место прохладному вечеру.

— Диана, мне доктор сказал, что ты не знаешь, кто отец ребёнка. Это правда? — Мортель гладил дочь по голове, а она тихо вздрагивала на его груди. — Только не молчи, прошу тебя. Знаешь же, что можешь мне доверять.

Диана, кажется, собиралась с силами поведать отцу то, что так больно ранило её сердце. Мортель прекрасно понимал, что не может такого быть, чтобы Диана не помнила, кто стал отцом её ребёнка. В том, что им мог оказаться он, не укладывалось в голове. Только от одной мысли, что все так думают, хотелось кричать.

— Дочь, ты понимаешь, в какое глупое положение поставила меня? Этот мерзкий врач намекал, да что там намекал, он в открытую мне сказал, что считает меня тем, кто овладел тобой. Понимаешь, меня? Человека, который лучше руку себе отрубит, чем подумает о тебе, как о женщине. Но они, как оказывается, все так думают! Это так невероятно, низко, гадко.

Диана вскинула испуганные глаза на отца. Во взгляде читалось недоверие и неприятие такой правды.

— Нет, нет! Этого не может быть, — выкрикнула девушка и, резко отстранившись от отца, закрыла лицо руками. — Почему я такая дура? Почему я не сказала врачу, что знаю, понимаешь, знаю, кто он? Почему я думала, что так будет лучше, а оказалось, что своим нежеланием говорить я только все испортила!