Горец. Чужие. Чернокнижник

Девичья постель была удобной и располагала к отдыху. В комнате Кассандры не было излишеств, но она была чистой и аккуратно убранной. Мягкое атласное покрывало и наволочка подушки ласкали кожу незнакомца, пьянили запахом дезодоранта. Словно маленький мальчик или тяжело больной, незнакомец покорно лежал на кровати, вперив невидящий взгляд в потолок.

* * *

Конечно, нельзя было сказать, что Кассандра чувствовала себя за рулем автомобиля также уверенно и комфортно, как в своей спальне. Правда, зеркало заднего вида время от времени вполне могло заменить ей трюмо и подкрасить губы в машине не составляло труда. Из радиоприемника лилась приятная музыка и Кассандра отбивала такт, легонько ударяя носками туфель на педали газа и тормоза.

Если бы не низкая крыша салона, Кассандра могла бы пританцовывать, сидя прямо в кресле.

Она крутила руль несколько самоуверенно, едва касаясь его одной рукой. Другая была занята тюбиком с помадой.

На этот же руль и бросило её у перекрестка — скользнув взглядом с зеркала заднего вида на дорогу, она резко нажала на тормоз. Дорогу неторопливо переходила старуха, которая тащила за собой коляску, заполненную невесть каким барахлом. Подмышкой у неё был зажат старомодный ридикюль. Вся она напоминала фарфоровую куклу или заводной манекен. Очевидно, ей и в голову не приходила мысль взглянуть на дорогу.

«Фу ты, старая кукла, — подумала Кассандра, — напугала до смерти. Так ведь и до аварии недолго! Могла бы и смотреть хоть немного. Улица все-таки, а не приватный дворик».

Кассандра нетерпеливо нажала на сигнал и только тогда этот «ходячий манекен» соизволил повернуть голову в её сторону, при этом ни на йоту не ускорив шаг.

«Господи, неужели и я когда-нибудь буду такой старой развалиной», — с тоской подумала Кассандра и нажала на газ. Машина, едва не зацепив передним колесом бордюр тротуара, описала небольшую дугу и понеслась дальше.

— А всё же, — проговорила девушка, снова глядясь в зеркало, — всё старше и старше я становлюсь. Двадцать лет — это считай уже третий десяток!

Но затем она подмигнула самой себе, стала елозить и раскачиваться в такт зажигательной латиноамериканской мелодии.

* * *

Жан-Мишель Блюмарин обожал кухню. Ему нравилось готовить, он любил красивую посуду — всё эти ножи, топорики, ситечки, кастрюльки, ложки, сковородки. На кухне он чувствовал себя ученым в лаборатории или средневековым алхимиком.

Большой выбор свежих продуктов, зелени, специй и пряностей всегда был у него под рукой. А когда есть продукты, колдовать на кухне вдвойне приятно. Но готовить Жан-Мишель любил не для себя, а для своих друзей, которых он так любил принимать.

Несмотря на ночное происшествие, настроение у Жана-Мишеля с самого утра было приподнятое. В глубокой миске из французского набора небьющейся посуды лежала у него аппетитная зелень. Жан-Мишель взял пучок сельдерея и хотел было нарезать его, но нечаянно зацепил нож и смахнул его на пол. Наклонившись, чтобы поднять его, Жан-Мишель невольно взглянул на начищенную до блеска сковородку. В висящей рядом кастрюльке он увидел свое отражение и не преминул поправить волосы, убрать их со лба. Но он сейчас же и содрогнулся.

В отражении он увидел черный силуэт, который появился за его спиною в дверном проеме.

Жан-Мишель перестал насвистывать и резко обернулся. Расплывшись в улыбке, он приложил руку к груди, с облегчением выдохнул и сказал:

— Ух, приятель! Ты напугал меня.

Ночной гость ничего не ответил. Он молча подошел к буфету, заставленному расписанной ультрамарином посудой, прислонился к нему спиной и скрестил руки на груди.

Жан-Мишель, оказавшись у крана, пустил теплую воду, быстро сполоснул руки и вытер их полотенцем. Повернувшись к незнакомцу, он непринужденно проговорил:

— Ты знаешь, а я ведь уже и не обижаюсь, что ты вошел таким необычайным образом.

Жан-Мишель опять взялся крошить зелень и, вновь повернувшись к своему непрошеному гостю и широко улыбнувшись, спросил у него:

— Что ты смотришь на меня так странно? Тебе нравится мой перстень?

Жан-Мишель подошел к незнакомцу и с нескрываемым удовольствием протянул руку, оттопырив мизинец, на котором красовался массивный перстень.

— Я — Скорпион. Или был Скорпионом, — сказал он и, снова взявшись за работу, добавил: — Я не верю в астрологию. Ну, может быть, самую малость. Да и не думаю, чтобы сейчас кто-нибудь серьезно относился к ней. Вот в шестидесятых годах она была в моде…

Жан-Мишель говорил без умолку, а незнакомец по-прежнему хранил молчание. Жан-Мишель взялся взбивать яичные желтки и спросил непринужденно, с известной долей кокетства в голосе:

— Ты голоден? Я много чего мог бы сейчас приготовить на двоих…

Жан-Мишель несколько подрастерялся, потому что не получил ответа ни на один свой вопрос. Ему приходилось говорить одному, что начинало приводить в легкое замешательство. От его внимания не ускользнул настойчивый взгляд гостя, который как завороженный не спускал глаз с перстня. Жан-Мишель остановился посреди кухни и стал объяснять: