Горец. Чужие. Чернокнижник

«Как прекрасна жизнь на Земле», — подумал Конор с сожалением. Но на Зайсте его ждут, в него верят. Он должен выполнить свою миссию, и вскоре придется оставить Землю, где ему очень нравилось. Пятисотлетнеё проживание здесь Горцу совсем не наскучило. Вокруг него всегда были замечательные люди. И хотя их жизнь чрезвычайно коротка, земляне любят жить, умеют жить и умирают с достоинством. «Люди, — продолжал размышлять Мак-Левуд, — сами не понимают, на какой прекрасной планете им посчастливилось родиться. Если бы не Экран…» Его собственное изобретение, которое давало спасение, но, возможно, слишком дорогой ценой.

Необходимо всё изменить. Если озоновый слой восстановился, значит, Экран стал для Земли неудобным и тесным скафандром. 25 лет назад люди сбрасывали с себя панцири от «Эбен Ружа», теперь настала пора освободиться от оков серого существования. Надо дать возможность голубой планете снова купаться в теплых лучах солнца. Так было прежде, так будет всегда.

Мак-Левуд подумал, что напрасно многие считают их врагами человечества. Они, группа Неймана, спасли планету от полного вымирания. Сейчас, когда Экран стал не нужен, надо попытаться избавить от него человечество.

— А что это за девушка на картине? — прервала ход его мыслей Луиза. Она только что проснулась и счастливо улыбалась. Мак-Левуд заметил, что она спала с картиной в руках. Это был потрескавшийся масляный портрет, выполненный на холсте. «Все-то тебе хочется знать», — смеясь про себя, подумал Конор, а вслух ответил:

— Это Хезер, моя первая жена. Она умерла в Шотландии, в 1542 году.

— Какая она была?

— Жизнерадостная, полная любви. Я держал её в своих объятиях, когда она умирала. Я любил её — и сейчас люблю, — Конор опять убедился, как мало можно передать словами. Кажется, всего несколько слов, а за ними целая жизнь.

— А другая? — Луиза показала на фотографию.

— Это Бренда — моя последняя жена. Она прекрасна… была. Она умерла в Нью-Йорке 29 лет назад. Это достаточно долгий срок для одиночества.

— Ты и сейчас один?

— Нет! — Мак-Левуд многозначительно посмотрел на Луизу.

Женщина замерла, готовая выслушать самые важные слова.

Непонятный металлический лязг донесся до слуха Мак-Левуда. Услышала шум и Луиза. Разговор прервался. В следующеё мгновение Горцу показалось, что кто-то в обуви с жесткой подошвой прыгнул на пол с достаточно большой высоты. Мак-Левуд настороженно замер, потом рванул меч из механизма, вскочил и огляделся. Тишина. Конор еще постоял мгновение, потом осторожно начал пробираться к окну.

— Что это?! О нет, только не снова, только не всё сначала, — испуганно прошептала Луиза.

— Иди наверх, — коротко отрубил Горец. Он был готов во всеоружии встретить любую опасность. Однако вокруг царила успокаивающая тишина. Минуту Мак-Левуд прислушивался, потом успокоился. Вполне вероятно, что ветер сбросил с крыши одну из пластин обветшавшей антирадиационной защиты. Горец упрямо отказывался продать заводу пивной тары по соседству эти титано-сурмиевые полоски. Не хотелось пускать в свой дом посторонних. Пришли бы рабочие, застучали пневмо-молотками над головой, довелось бы прибирать тайники свидетельства пятисотлетней жизни его на Земле. Кроме того, не было желания потом где-нибудь в баре пить пиво в банке, сделанной из металла собственной крыши.

Выглянув в окно, Конор осмотрел двор. Действительно, две ячейки, сорванные первым порывом приближающейся грозы, валялись у забора. Мак-Левуд расслабился и хотел уже позвать Луизу, но на всякий случай решил проверить прихожую. Живи Конор один, он посчитал бы это излишним. Но с ним была женщина, любимая женщина.

Опустив меч, Мак-Левуд двинулся вперед, не скрипнула ни одна половица, тень клинка бесшумно скользила у ног Горца. Конор умел ходить бесшумно, но обладатель кравшегося сзади силуэта тоже не выдал своего присутствия ни единым шорохом. Он только неосторожно оставил сзади окно, и Мак-Левуд терпеливо наблюдал за крадущейся за ним тенью. Вот её меч поднялся — и в воздухе встретились два клинка, дождь искр разлетелся в темноте.

Ну, конечно, это был Рамирес. Только Учитель мог так бесшумно красться, не скрипнув ни одной дощечкой паркета в незнакомом доме и неосторожно забыть про окно. всё же Рамирес никогда не был хладнокровным автоматом, счетной машиной, вычисляющей возможные ходы соперника и учитывающей всё составляющие искусства боя. Он скореё походил на поэта фехтования, вдохновенно чувствующего симфонию поединка.

Мак-Левуд по сконфуженному лицу Рамиреса понял, что сорвал ему какой-то веселый розыгрыш сцены встречи двух старых друзей. Но Санчес не долго переживал за свою неудавшуюся шутку и открыто улыбнулся:

— Приветствую, Горец! Ты звал?

Конор не пытался скрыть своей радости и легкой обиды:

— Невероятно! Ты чего так долго задержался? Они могли меня убить.