Горгона

— Убить! — заорал. — Это ж не в угол нассать! Что ты в этом понимаешь? Убить! Посмотри на себя — ты же старая тётка! Тётка! Что там у тебя — парабеллум? Или кинжалом будешь колоть? Как? Ну как? Как?

Голос поднялся до фальцета. У Америки всегда прорывался такой вот бабий голосок, когда он бесился. Мне стало смешно. Даже борода выглядела фальшивой, слишком косматой и чересчур разбойничьей, теперь она казалась даже не бородой, а крашеной бутафорской паклей.

— Заткнись! — рявкнула я. — Хватит орать!

Он послушно замолчал.

— Мне одной с трупом несподручно будет, — сказала. — До машины тащить. Потом из машины. А вдвоём — пара пустяков. За руки, за ноги…

Он стоял и смотрел на озеро. Наверное, жалел, что не утонул тогда до конца. По неподвижной воде неопрятными клочьями полз туман. От костра осталась груда рубиновых углей, которые дышали как живые. Я вдруг вспомнила и спросила:

— Голубка? — встала и подошла к нему. — Почему Голубка?

Он повернулся, посмотрел мне в лицо. Насмешливо и и чуть снисходительно. Совсем как Америка из той, далёкой, беспечной и, скорее всего, придуманной жизни.

32

Я повернула ключ зажигания, стартёр капризно покряхтел, но движок всё-таки завёлся.

— М-да… — звонарь брезгливым пальцем провёл по пыльной торпеде, вытер палец о штанину.

— На себя посмотри, — огрызнулась я, втыкая вторую передачу.

— Первую включи, — сказал он. — Заднее буксует.

Задним колесом я заехала в канаву, когда парковалась. Очень не хотелось, но я всё-таки перешла на первую скорость.

— И не газуй.

Вот ещё инструктор, мать твою, по вождению на мою шею — подумала, но смолчала. А он открыл бардачок и бесцеремонно там начал копаться.

— Ну что ты рыщешь?

— Парабеллум…

Он нашёл пачку сигарет, вытащил одну, поднёс к носу и вдохнул.

— Или «Смит-энд-Вессон». У таких чокнутых тёток непременно в бардачке лежит здоровенная пушка офигительного калибра.

Кое-как удалось выползти на дорогу. Я достала телефон, ткнула. Навигатор не работал.

— Тут сигнал хилый, — звонарь сказал, прикуривая. — Многие жалуются. Лес и рельеф местности…

— Где тут Марейкино? — перебила.

— Марийкино… — он глубоко затянулся и прикрыл глаза. — Не «е», а «и».

— Да какая хер разница! Где?

Звонарь бережно выпустил дым тонкой струйкой. Впрочем, от звонаря там уже ничего не осталось. Небрежным жестом он ткнул в ночь.

— Через пять вёрст свернёшь направо. Сразу после кладбища.

Через пять километров я свернула направо. Затормозила и прижалась к обочине. Навигатор неожиданно ожил. Он утверждал, что до цели нашего путешествия остался всего один час и одиннадцать минут. Фары выхватывали из темноты кусок разбитого шоссе, клок пыльной травы на обочине и сплющенную пивную банку. За пределами жёлтого полукруга света лежала абсолютная чернота — там запросто могла начинаться бездна ада, Марианская впадина или бескрайний космос. Звонарь докурил до самого фильтра, открыл окно и выбросил окурок. Тут же достал из пачки новую сигарету.

— Только мне с утра нужно обратно. У меня служба. Сама понимаешь, — сказал, прикуривая. — Ты меня подкинешь до Лавры… я надеюсь?

— Подкину… — я задумалась, после спросила. — А пруд тот глубокий?

— Наш? Только это не пруд — озеро. Гефсиманское. Там раньше скит был, так и назывался…

— Глубокий, спрашиваю! — перебила я.

— Метра три. Четыре, может. Там ил. Торфяники рядом, потому дно…

— Ил? Ил — это хорошо. Очень хорошо.

— Потому и карась. И линь. В том году Кирюха на три кило линя взял, так мы всей…

— Америка, — строго сказала я. — Кончай юродствовать. И слушай внимательно.

Он повернулся ко мне.

— Мы обмотаем труп цепью. На твоей лодке отвезём на середину. И там…

Выставив ладони, я двинула их вперёд.

— Цепь? Какая цепь? — он поморщился. — Кармен, ты что, бредишь? Где мы возьмём цепь среди ночи?

— В моём багажнике. Пятнадцать метров стальной цепи. Цепь отличного качества. Но главное — очень тяжёлая.

— Ну ты… — в голосе был испуг пополам с восхищением. — Я всегда подозревал, что ты страшная женщина. И абсолютно чокнутая.

Эту тему мне не хотелось развивать. Мы выехали на шоссе. Америка поднял стекло, оставив узкую щель. Оттуда здорово дуло, но я ничего ему не сказала. Ехали молча. Америка прикрыл глаза. Наклонив голову, подставил лоб сквозняку. Ладони его лежали на коленях, против воли я поглядывала на левую. Ту, что без пальцев.