Горгона

— Помнишь тот нож? — спросила я негромко. — С пружинкой? Помнишь? После, лет пять, при виде любого лезвия у меня начиналась истерика. И ещё кухня. Я не могла туда зайти, просто не в силах была переступить порог…

Он слушал и рассматривал мокрые ветки ели. Иголки на них были длинные и очень зелёные, на конце каждой висела капля росы. Или дождя.

— После смерти матери я уехала с Пресни. Поменялась на какое-то Строгино. Там попыталась с нуля начать. Как птица феникс — из пепла, слышал? Да-да. Именно из пепла. Институт. Поступила с первого захода… потом работа.

Я попросила сигарету. Он достал из бардачка пачку, протянул.

— Но пепел и ноль, и чистый лист — всё враньё! Нельзя родиться заново. Есть обломки и осколки. Мне пришлось собирать себя по частям. Заново. Беда в том, что те осколки уже были с дефектом, так что в результате ничего путного не вышло. Представить себя в постели с … — я прикурила. — От одной мысли…

Он слушал чуть морщась, то ли брезгливо, то ли от сострадания.

— На третьем курсе у меня появилась Мария. Она переехала ко мне. В это Строгино. Два с половиной месяца абсолютного счастья — апрель, май, кусочек июня… Были ночи, когда я могла спать несколько часов подряд. Без единого кошмара. Без единого…

Приоткрыв окно, выпустила дым в темноту. Посидели молча, разглядывая друг друга. Нет, скорее жалость, чем брезгливость.

— Тогда ещё я оставалась круглой дурой и считала, что у близких людей не может быть тайн друг от друга…

В горле застрял ком, я боялась разреветься и потому засмеялась. Торопливо затянулась и, не докурив до половины, выкинула сигарету в окно.

— Она ушла той же ночью… Да, вот так просто. Хотя, нет. Нет. Прежде чем уйти, она сказала, что я сама виновата — во всём. И в смерти матери тоже.

Осторожно он тронул мою руку своей, левой, с тремя пальцами. Я прикусила губу — нет-нет, никаких слёз, никаких соплей.

— Девятый этаж… — чёртов ком царапал горло и мешал дышать. — Казалось бы — да — что может быть проще? Но тот случай там на Пресне… с майором…

— С каким майором?

— Коршунов… майор… — до меня, что я ему ничего не рассказывала. — Короче, я вскрыла вены. Пригодился опыт суицидников из психушки: тёплая ванна, пять таблеток димедрола, бритва. Кстати, резать надо не поперёк, как в кино, а вдоль — лучше всего крест-накрест. Вот так…

Подтянув рукав, показала руку.

— Знаю… — он кивнул и перевернул свою ладонью вверх.

Там, на запястье, белел шрам, похожий на вытянутый икс. Где-то вдали затарахтел мотор. Шум приближался. Черноту пробили фары, яркий свет полоснул по деревьям. Мимо с грохотом промчался грузовик. Правый габарит у него не горел. Во рту осталась сигаретная горечь, я уже жалела, что начала говорить.

— Чёртовы соседи с восьмого… их залило чуть раньше. «Ещё бы чуть-чуть» — как сказал доктор. Самое смешное — я угодила в ту самую психушку. На Восьмого марта. В палате все бабы делились на две группы: которым не хватило чуть-чуть и те, которые умирать не собирались вовсе. Из института чуть не отчислили, взяла академку… После кое-как восстановилась… Пожалели… Четвёртый курс…

У меня кончился завод, я выдохлась. Мне больше не хотелось ни убеждать, ни объяснять.

— Слушай, Америка. Если нет, то нет. Ты мне ничего не должен. Сделаю всё одна.

— Зачем? — спросил он.

Я глубоко вдохнула. Господи, как же не хотелось мне говорить об этом.

— Тридцать лет. Целая жизнь — да? Не было дня, не было часа — представь — ни одного часа за тридцать лет не было, чтобы я не тряслась от страха. Вчера, сегодня, завтра — всегда! На улице, на работе, дома. Даже во сне!

От затылка к вискам кралась боль, пока тихая, тёмнофиолетовая. Почти нежная.

— Даже во сне он приходит ко мне! С тем лезвием на пружинке! С подсолнечным маслом! Он мерещится в толпе, стоит за каждой дверью, дышит в пустую телефонную трубку! Вчера, сегодня, завтра — всегда!

У меня схватило голову, я сжала виски пальцами. Боль больше не таилась, вспыхнула ярко и красно.

— Чокнутая — ты говоришь? Да! И ещё какая!

Я заговорила громче, пытаясь криком заглушить боль.

— А ведь у меня семья! Муж — он военный — подполковник — но в отставке, с хорошей пенсией. Игорь! Игорь Валентинович. А как поёт под гитару! «Не оставляй меня без нужды» — романс… Знаешь такой, нет? И в отпуск, по лермонтовским местам или на южный берег Крыма. Ливадийский дворец, дегустация масандровских вин… Всё вместе, а как же — муж да жена! На даче грядки вместе, варенье из крыжовника — тоже вместе! Протёртая малина, боже ж ты мой, а вино из черноплодки! А какие пионы — ты бы видел! Да-да! И яблони, яблони, яблони…

Говорила всё громче, всё быстрей.

— Ты не поверишь, а ведь у нас взрослая дочь. Перешла в десятый. Отличница! Собирается тоже в педагогический. Тоже на истфак. Семейная традиция — видишь, складывается. Зовут Катя. Екатерина. Но мы зовём её Люська. Почему? Чёрт его знает! Не, не помню.

В его глазах появилась растерянность пополам с испугом. Должно быть я переборщила где-то. Голова болела всё сильней. Боль накатывала упругими горячими волнами.