Гори, гори ясно

— Поисковые белки спешат на помощь? — не удержался от мультяшного сравнения я. — Забавно.

— Нет лучше помощника, чем крот, если надо под землей что-то найти, а на поверхности вот эти хвостики отменно шустрят, — ответил Шпала.

Он оказался прав по поводу шустрых хвостиков: спустя полчаса ожидания к нам снова вышел Хмур. Лесовик открыл нам тропу, а та, в свою очередь, вывела к поляне.

Округлая, обрамленная темными елями и остролистыми деревцами с алыми ягодами, поляна зеленела мягкой травой. Поляну пересекал узкой лентой ручеек, через который босыми пятками перепрыгивала девушка.

Она пела: постоит в траве, пропоет строку или куплет, затем птичкой перепорхнет через ручей, и заводит новый куплетик.

«Поле широкое покрой цветом синим к лету, а алым к осени...»

Глаза у певуньи синие, как васильки, а волос рыж, как костер.

Перескок.

«Дай-дай, гуси-лебеди над крыльцом кружиться. Дай-дай, белым пухом стелют двор...»

Кожа у Милы белая, без веснушек, свойственных рыжим.

Прыжок.

Не знаю, заметила ли она наше присутствие, но в какой-то момент юная певунья замерла, как бы прислушиваясь к шорохам леса, а после подбежала к деревцу (или кусту-переростку), сорвала с него пару ягодок, растерла сок по щекам. Сразу же разрумянилась, обагрила белую кожу.

— Волчеягодник, — процедил сквозь плотно сжатые зубы Находько. — Жги светоч, гляди на Милку, не просто так пялься.

Я зажег. Мила вернулась к ручью, изменила напев.

«Во всем доме сидела солнцева дева. Не терем златой искала дева; не богатырь могуч из Новгорода подлетал, подлетал огненный змей...»

Перескок.

Взгляд — невидящий — на (сквозь) меня.

Истинный огонь над ладонью колышется, словно смеется: Мила «на просвет» точно такая же, как и в обычном зрении.

«А броня не медяна, не злата, а ширинки на нем не жемчужены; а шлем на нем не из красного уклада, а калена стрела не из дедовского ларца...»

Прыжок.

Всматриваюсь, таращусь во все глаза, силюсь выцепить несоответствие. Хоть какую-то, хоть мизерную разницу.

«Полкан, Полкан! Разбей ты огненного змея, ты соблюди девичью красу солнцевой девы...»

На обращении к псу — возможно, не тому, с каким я знаком, но с той же кличкой — моя рука дрогнула. Потому я и заметил расхождение.

Мила, не допев про змея и деву, снова замерла, обратилась в слух. Повернулась лицом к Максу.

«А на полой поляне светит месяц на осинов пень, в зелен лес, в широкий дол...»

Перескок.

Макс сереет лицом, черты заостряются, и мне кажется, что он вот-вот превратится в зверя.

«Около пня ходит волк мохнатый, на зубах у него весь скот рогатый; а в лес волк не заходит, а в дол волк не забродит...»

Прыжок.

Находько держится в облике человечьем, а я вслушиваюсь, запоминаю слова — их потом очень неплохо бы дословно пересказать Бартош.

И продолжаю глядеть на певунью: на нее и вокруг нее.

«Месяц, месяц — золотые рожки! Расплавь пули, притупи ножи, измочаль дубины, напусти страх на зверя, человека и гады, чтобы они серого волка не брали и теплой бы с него шкуры не драли[1]...»

— Никто в семье Матвея не знает, что я оборачиваюсь, — клацнул зубами Макс. — Что видишь, АБ? Что она такое?!

— Ты про поляну иль про девицу, Велесов внуче? — прежде, чем я успел высказаться, встрял лесовик. — Земелька — что, девица — кто. Грядет девица блажити землицу, в том права. Отойдем на время, пусть ей.

Хмур как привел нас к певунье, так и пропал, а тут снова вдруг нарисовался вместе с родящим опята пеньком.

— Кто. Она. Такая? — раздельно, с глубокими, как овраги, паузами спросил Макс, когда мы отошли за границу вековых елей.

Лесной хозяин принялся изучать грибочек, всем видом показывая: он не при делах.

— Есть предположение, — сказал я, сопоставляя увиденное с ранее услышанным, и сопоставляться они не желали. — Но оно противоречит тому, что Милу прежде находили в разных местах.

— Поясни? — тяжело обронил Шпала.

— Хмур, родничок ушел — сюда? — обратился я к лесовику. — Его вода ручьем бежит через поляну?

Лесовик выпучил глаза, кивнул.

— Догадливый, — расщедрился он на похвалу, а после и на разъяснение. — Есть показное, явное, всем видимое. Есть сокрытое, истинное, куда пути всякому-якому закрыты. Вода вернулась, здесь теперь.