Гори огнем

Десятого мая дивизия уткнулась в район, занятый американскими танками. В ожидании дальнейшей своей судьбы расположились близ деревни Хвождианы, недалеко от города Пршибрам. Американцы приказали дивизии сдать оружие.

Гуляев валялся на шинели в санитарной палатке и почти все время спал. На происходящее ему было по-прежнему плевать.

Ровно до тех пор, пока не стало известно, что к расположению дивизии приближаются советские танки, а американцы не спешат пропускать власовцев на свою территорию.

Днем 11 мая Гуляева разбудил переполох в лагере: кто-то громко ругался, кричал, вдалеке рокотал мотор грузовика. Иван поднялся на костыли, с трудом доковылял до выхода из палатки и увидел посреди лагеря столпотворение власовцев, которые слушали невысокого человека в советской форме с офицерскими погонами.

Офицер стоял в кузове полуторки и о чем-то громко говорил. С ним стояли еще двое красноармейцев с ППШ.

Водитель, тоже в советской гимнастерке, курил папиросу, опершись на колесо.

Советские? Уже здесь?

Иван, ничего не понимая, добрел до толпы, вклинился между бойцами.

— Товарищи! — говорил офицер власовцам. — Братцы! Война ваша закончилась. Американцы вас обманут, как обманули и немцы. А больше всего обманули вас собственные командиры. Сначала продались немцам, теперь пытаются продаться американцам… А вам, простым солдатам, советская родина готова все простить.

Бойцы хмуро молчали.

— Прямо так и все простить? — робко спросил один.

— Никто вас пытать и расстреливать не будет, братцы, — отвечал офицер. — Вы теперь простые русские люди. Нет у вас теперь полков, нет командиров, нет теперь вашей дивизии. Но вы можете начать новую жизнь в Советском Союзе.

Опять «братцы»… Гуляев вспомнил власовского пропагандиста из лагеря пленных. Они даже в чем-то были похожи внешне с этим офицером.

Пока офицер говорил, Гуляев рассматривал стоявших в толпе бойцов. Лица их выражали подавленность, кто-то уже сорвал с себя погоны, кто-то и вовсе переоделся в гражданское, которое заблаговременно выменял у чехов.

— Ну, — говорил офицер. — Кто хочет перейти на советскую сторону?

Из толпы нерешительно вышли двое. Виновато оглядываясь, пожимая плечами, стали неловко забираться в кузов полуторки. Красноармейцы протягивали им руки, помогали подняться.

— Молодцы, — сказал офицер. — Кто еще?

И Гуляев быстро поковылял сквозь толпу, дошел до грузовика, опершись на костыль, поднял неловко руку:

— Я.

И сам словно оглох от собственного «я», не слыша ни гомона в толпе власовцев, ни слов советских офицеров.

— Я, — повторил он, чтобы услышать собственный голос. — Помогите забраться.

Его втащили в грузовик.

Красноармейцы похлопали по плечу, усадили на деревянную скамейку.

На оставшихся в толпе власовцев Гуляев смотреть не хотел.

Вслед за ним в грузовик забрались еще двое в грязных вермахтовских мундирах без погон.

Все угрюмо молчали, не переглядываясь.

И спустя десять минут грузовик тронулся к выезду на дорогу.

Май расцветал пышной зеленью, пахло в воздухе яблонями и сиренью вперемешку с соляркой. Ехали, не торопясь, по песчаной дороге вдоль уютного леса.

Давно уже исчезли запахи войны. Не стало в воздухе дымной взвеси и сладкого пороха, ушел аромат смерти, теперь только цвела и звенела вокруг новая жизнь.

Первый мирный май.

Ехали молча, стараясь не пересекаться взглядами с советскими бойцами. По пути стояли советские танки, на броне отдыхали солдаты. Играли на аккордеоне, пели песни, стреляли в воздух. Кто-то даже помахал власовцам рукой.

— Что, хлопцы, помог вам ваш Гитлер-освободитель? — смеялись они.

Смеялись над ними и бойцы, сторожившие их в грузовике. Один, с черными казацкими бровями, подсел к Гуляеву, со стуком приставил винтовку к краю кузова и спросил:

— Ну вот хоть ты мне скажи, морда…

Иван поднял на него отсутствующий взгляд.

— Да ты, ты, морда, — продолжил боец. — Вот ты нахрена к немцам пошел?

В его голосе не было ненависти, ощущался только легкий смешок.

Иван пожал плечами.

— Сам не знаешь, что ли? — спросил солдат.

— Жить хотелось, — пробормотал Гуляев.

— Ну хоть честно сказал! Остальные, знаешь, что бухтели? Мол, вступили, чтобы при любом удобном случае бежать. Как под копирку. Спрашиваем: а что ж не бежали, скотиняки? Молчат.

Боец оглядел дорогу, прищурился на солнце, заломил пилотку на правое ухо, засмеялся, будто вспомнив что-то свое.

— Не ссы ты, — добавил он. — Органы разберутся. Полицаем не был?

Гуляев покачал головой.

— Хоть так. Мы когда Белоруссию освобождали, помню, повесили полицая одного, известная на всю округу была мразина. Фамилия еще была такая, то ли Охотник, то ли…

— Рыбак, — хмуро отозвался другой солдат.

— Во, точно. Он детей вешал, стариков… Так его на той же виселице и вздернули. Спрашивали: чего ж ты, сука, своих же вешал? А он тоже говорит: жить, мол, хотел… Такая тварюга. Умолял, на коленях ползал, простите, говорит, братцы…

— Да ладно тебе, — сказал другой боец, — цацки разводить. Все они, падаль предательская, на одно лицо.

«Падаль предательская… — подумал Гуляев. — Неужели я?»