Гори жить (СИ)

— А что ваш внутренний голос? Он не очень-то последователен, как видно…

Майк примолк. Там, на Эльбрусе, он не обратил внимания. Но сейчас, после прозвучавшего вопроса, он понял: голос, толкавший его идти на вершину, не обращая внимания на скверное самочувствие, принадлежал не ему… Сказать доктору? Или не говорить?

— Да вы не беспокойтесь, — заговорил врач, заметив замешательство пациента. — В жизни каждого человека случаются события, слегка выходящие за рамки психической нормы. Весьма, кстати, размытой… Но мы с вами, кажется, ухватились за кончик нити, ведущей к истине и, я бы хотел верить, к свету.

Майк поднялся с кушетки, встряхнул руку врача в прощальном пожатии.

— Тогда до завтра?

— До завтра!

— Семена хаоса дали ростки в почве бездны, — покачал головой доктор, когда больной ушел. — Ну, и как мы их теперь станем выпалывать?

Аконкагуа. Пешком сквозь облака

Аконкагуа. Пешком сквозь облака

«…пустынные вершины, обвитые венцом летучим облаков… Ужасный край чудес!»

А. С. Пушкин, «Я видел Азии бесплодные пределы…»

Доктор вошел в кабинет, прикрыл дверь, подошел к окну. День клонился к вечеру, и солнце медленно катилось за гряду. Свет его, еще не красный, но уже золотой, не белый, разливался по беззаботному Церматту. Тени удлинялись. Звуки делались тоньше и звонче.

Минута, другая — и городок погружается в сумерки, начиная с нижних улиц. Виллы и шале, выстроенные ближе к небу и свету, еще видят кусочек солнечного диска — но счет времени уже идет на минуты. Белые облака розовеют, красный отсвет ложится на заснеженные вершины, вызывая безотчетную тревогу и пробуждая память…

Доктор вспомнил себя прежним, еще молодым, упрямым и почти обессилевшим от напряжения. Тогда, на закате, ему пришлось туго. Обломком ракушки он перепилил веревку; освободившись от пут, затаился, а когда надзиратели отвернулись, перевалился через борт деревянного судна и мягко, без всплеска соскользнул в воду. Не всякий пловец справится с такой дистанцией — но он, воспитанный на холодной реке, доплыл до берега быстрее, чем причалила неповоротливая посудина.

Эх, было б темно — он попробовал бы прокрасться мимо разбойничьего лагеря, подняться на меловую гору — а там ищи его свищи! Но нет: моряки уже прокричали про беглого, и бандиты бросились на поиски. Бежать вдоль кромки прибоя? Бессмысленно! Дальше валунов, омываемых пенистыми волнами, ему не уйти. Путь один — наверх!

Не дожидаясь приближения погони, беглец бросился к уступу меловой скалы, подпрыгнул, уцепился за выступ, подмытый штормами, подтянулся и принялся спешно карабкаться по отвесному обрыву. Когда разномастная толпа негодяев, промышлявших на пустынном берегу чем только удавалось, подбежала, он был уже высоко.

Подниматься приходилось медленно: непомерная крутизна утеса не давала откинуть голову и осмотреть стену. Помогали норки, прорытые береговыми стрижами, да кремни, торчащие из-под мела, размытого дождями и сдутого ветрами.

«Почему не стреляют? — думал беглец, осторожно ощупывая трещины в серовато-белом камне. — Или я уже слишком высоко поднялся?»

Холод внезапной догадки вдруг пронзил его сознание. Пока он карабкается, медленно продвигаясь вверх, у его врагов есть время для обхода. Когда он взберется на скалу — если еще сумеет — его встретят разбойники. Подхватят под руки, вытащат на траву…

Первым делом полоснут ножом поперек сухожилий, чтоб больше не бегал, после приволокут в свой лагерь и примутся выворачивать ему руки и ноги, растягивая и разрывая тело веревками. А когда он перестанет кричать, вися крестом над землей, разведут под ним небольшой костер — ведь негоже пленнику царских кровей мерзнуть — и отправятся спать. Утром, если он не умрет, развлечение продолжится.

Страх сковал его натруженные мышцы. Он медленно повернул голову и глянул вниз.

Где-там, так далеко от него, что уже почти неслышно, плескалось море. Здесь, перед его лицом, меловая скала еще розовела в отсветах закатного солнца, но валуны у подножия уже тонули в сумраке.

«Я почти вылез, — подумал беглец. — Эти, наверху, могут дожидаться меня где-то в стороне. Выгляну… Авось не заметят».

Он поднялся еще немного, коснулся пучка свисающей с кромки травы, запустил в нее поглубже руки, как следует ухватился, и медленно, осторожно поднял голову над землей…

Прямо перед ним сидел человек, не похожий ни на разбойника, группа которых рассредоточилась по краю скалы и прислушивалась к звукам, идущим снизу; ни на моряка — из тех, что несколько дней удерживали его в плену на привязи.

— Спокойно! — сказал человек самым безмятежным голосом. — Пока мы с тобой говорим, Джозеф Макальпин, тебя не увидят. Но это ничего не меняет. Ты доживаешь последний свой день и завтрашнего рассвета уже не увидишь. Несделанного осталось мало. Перед тобой выбор: погибнуть от падения с высоты или скончаться на костре после пыток, как ты правильно предположил несколько минут назад.

— Ты спасешь меня? — прохрипел беглец.