Горячка

Монументальная гора белого, изумительно вкусного риса, имеющая в средине углубление, в котором дымился мясной соус с овощами, три речные, жирные и длинные рыбины, сжаренные целиком, с разрезанными брюхами, покрытыми маленькими кислыми зернышками, которые Малышка собирала в лесу, множество лесных индюков, обсыпанных таинственными травками, и, естественно, море «Шато-Монбрисак» урожая 1976 года — нужен был этот ужин, смех моих товарищей и несколько стаканов вина, чтобы мне удалось хоть немного сбросить печаль.

Татаве, приклеившись к краю стола, над которым блестели его круглые глазища, без памяти обжирался всем, что находилось в зоне действия его рук. Пауло много пил, еще больше кричал и рассказывал бесконечные анекдоты, концовки которых, под влиянием вина, никак не мог вспомнить. Монтань, несмотря на это, смеялся. Ему тоже было весело, и он скалил зубы по самым ничтожным поводам.

Лилипуты получили свою часть яств, которую они слопали, сидя на земле, на корточках, друг напротив друга. После еды отец вытащил длинную деревянную трубку и приличный сверток травки. В одно из отверстий трубки он запихнул хорошую дозу. Его сын прикурил и затягивался, втягивая весь дым в легкие. Все ждали, что в какой-то момент этот дым пойдет у него из ушей.

Буквально молниеносно они оба поплыли. Маленькие их глазки сделались микроскопическими — две малюсенькие горошинки с кроваво-красным бордюром. Они все также щебетали на одной ноте: «пиии… пиии… пиииии…» и хохотали, хлопая себя по бедрам и пошатываясь на месте.

Монтань присел возле них, как бы без какой-либо причины, и начал засыпать их комплиментами. Лилипуты смеялись и угостили его травкой. Таким образом, вместо сигар к кофе мы выкурили много горькой и пахучей траки — прекрасно высушенной, очищенной и очень крепкой. Я быстро почувствовал, как напряжение спадает, и сделался более компанейским.

Пауло ловил галюники; обкурившийся Монтань, уставив глаза в потолок, с одним полушарием мозга погруженным в наркотические видения, пользовался вторым, чтобы отвечать: «ну», «точно» и «ага?», что вызывало впечатление, будто он активно участвует в беседе…

— Вот, как ученый, ты же скажешь мне, что это никакое не доказательство… Мы нашли два трупа. Не один, заметь: два! Два взрослых, и к тому же еще и старых…

— Эт'точно…

— Это означает, что это были два старых слона, которые пошли умирать. И что они умерли по дороге. По дороге на слоновье кладбище!

Наверняка я поступил неподобающе и усмехнулся, потому что Пауло тут же обратился ко мне, выставив указательный палец в обвинительном жесте.

— Да, милостивый государь! Я знаю, что говорю. В конце концов, черт подери! Ведь эти старые сволочи должны где-то умирать! Трупов никто и никогда не находил! А тут целых два! Так что, скажешь, будто пара — это еще не статистика?

Сидящие в своем углу лесные человечки начали петь. Черномазый, если он сидит, и ему нечем заняться, тут же начинает петь. Сын медленно стучал по куску дерева. Они без конца выпевали простую мелодию на два голоса, в высокой и одновременно мягкой тональности; хотя пение доходило до нас с расстояния, не превышающего пары метров, казалось, что звуки приходят издалека, из погруженных в темноту джунглей.

Монтань воспользовался невниманием Пауло, чтобы закрыть глаза и застыть со счастливой улыбкой на губах. Старик же математически доказывал мне, что я ошибаюсь, и все время подливал себе вина. Татаве заснул каменным сном на каком-то ящичке, задницей кверху и с головой на земле. Бебе же, испытывая волчий аппетит, поочередно добирался до всех объедков.

Управившись с посудой, Малышка пришла, чтобы принять участие в нашей вечеринке. Она скользнула под москитную сетку — по-праздничному одетая, переполненная прелести и детской радости. Сидя рядом, она глядела на меня, трогательно уложив голову в чаще обеих ладоней, с легкой улыбкой и выражением счастья в громадных черных глазах, которые, не отрываясь, вглядывались в мои.

Я же пытался сбежать, глядя в сторону, поскольку не мог вынести бесстыдной откровенности ее взгляда. Но всякий раз мне приходилось к нему возвращаться. На Малышке была новая бирюзовая юбка и широкий пластиковый браслет соответствующего цвета. Волосы она зачесала назад таким образом, что те образовали львиную гриву. Она взяла одну из моих джинсовых рубашек, которая была для нее слишком большая, и высоко подвернула рукава. Глубокое декольте, открывающее основание ее прекрасных, светлых грудок, доводило меня до сумасшествия. Столько раз я видел ее голой или с обнаженной грудью. Но впервые я чувствовал, что желаю ее, что девчонка меня притягивает к себе.

Элияс, — размышлял я про себя, — и что это ты вытворяешь? Ты что, заболел?

Ты болен потому, что она красавица, — отвечал я сам себе.

* * *

Тем вечером Малышка вошла в мою жизнь. Я не мог заснуть. Ночь была жаркой, переполненной жужжанием насекомых и сыростью. Темнота царила абсолютная, без луны было черно и тяжко.

Пауло храпел как бензопила.