Горящие огни

— Отнеси им все блюда, чтобы они могли помолиться там после еды.

Я даже рада, что посреди ужина пошел дождь. Ведь у нас с мамой был такой скучный праздник.

Гремит гром. Я выглядываю в окно. Шалаш еще не развалился? Настоящий потоп.

В минуту намок и расползся лапник. Вода затекает по веткам внутрь шалаша, струится по стенам, льется на стол. Служанки снуют с посудой туда-сюда. Дождь бьет по крышкам, будто хочет их сбросить.

Сквозь шум ливня слышно, как папа произносит благословение. Высокие голоса братьев сливаются со стуком капель. Скоро они, подняв воротники пальто, один за другим перебегают в дом.

Мы смотрим друг на друга, как будто давно не виделись.

Не из другого ли мира врываются они в дом?

Так проходит еще несколько дней. А потом шалаш, доска за доской, разбирают. Стены оседают. Кровля проваливается, и ветки рассыпаются. Весь двор усыпан иголками.

Шалаш исчезает, будто его никогда и не было.

Пальмовую ветвь убирают с окна.

— Посмотри, какая она стала! — веселятся братья. — Похожа на высохшего беззубого старичка.

— Ну хоть сплетите мне что-нибудь из нее, — прошу я. — Игрушку, корзинку, что угодно.

Аарон берется за дело. Пальцы у него длинные, ловкие. Они отрывают листик за листиком, каждый взлетает со свистом и складывается пополам. Проворные пальцы так и мелькают: прорезают, продевают. Тоненькие полоски закручиваются или сплетаются. Готово. Корзиночка, корытце, стол и стул. От ветви остался голый стебелек.

Ну а про цитрус вообще забыли. В конце концов кухарка бросила его в кастрюльку с кипятком — ошпарила живьем. И из такого пузатого плода получилось всего лишь блюдце мармелада.

Праздник кончился — хоть плачь.

Скорее бы Симхат-Тора, веселый праздник Торы.

И пусть весь город приходит в гости.

ПРАЗДНИК ТОРЫ

Раз в год нам, детям, позволяется вдоволь повеселиться в синагоге. К вечеру нам уже не сидится на месте, мы носимся и прыгаем до изнеможения.

Синагога набита битком. Мальчишек столько, что некуда ступить. В шествии со свитками участвуют даже девочки, и все дети путаются под ногами.

Светильники пылают обновленным светом. Двери ковчега открыты, из них торжественно выносят свитки Торы в нарядных чехлах.

Наша синагога становится великим Храмом. Муж чины со свитками в руках танцуют, притопывают ногами, и мы танцуем вместе с ними.

По-дикарски бегаем вокруг бимы, влезаем по ступенькам с одной стороны, спрыгиваем с другой. Деревянные ступеньки стонут и скрипят у нас под ногами.[9]

Остановиться на минутку, прикоснуться к полированным резным перилам, погладить их или хоть просто перенести дух никакой возможности. Все дети оглушительно трещат в трещотки и размахивают бумажными флажками, которые со свистом прорезают воздух и рвутся.

Шамес забился в угол и смотрит испуганно — как бы не обрушились стены. Уже ходят ходуном пюпитры, съезжают с них книги.

— Дети, потише! — умоляет он нас. — Уймитесь, довольно! Разнесете всю синагогу!

Но мы не можем остановиться. У нас идет кругом голова, гудят ноги.

Домой плетусь еле-еле, отстав от братьев, с рваным флажком в руке.

На другой день в доме с утра начинается праздничное оживление. Ждут гостей, готовят закуски.

В синагогу все идут чуть ли не бегом. Службу стараются закончить как можно скорее. И, не успев договорить последние молитвы, мужчины собираются в группки и вполголоса совещаются:

— Ну, решили? К кому первому идем на киддуш?

— Ш-ш-ш!

— Реб Шмуль-Ноах зовет всех к себе, — шепчет кто-то.

— О! Там будет что выпить. Что скажете, реб Гершель?

— Это вы меня спрашиваете? Ну так я вам скажу пойдемте сперва к реб Шмулю-Ноаху! — отвечает тощий красноносый старик.

Вся синагога высыпает на мостовую.

— Что вы тянетесь? Давайте поживее! У нас еще мною заходов!

— Сегодня евреи пьют!

Православные горожане улыбаются. Даже церковь будто отодвигается, уступая дорогу веселой толпе.

Вся община заваливается к нам. В доме яблоку негде упасть.

— С праздником! С праздником! С праздником, сударыня!

Женщины отступают в сторонку. Лавина устремляется к столам.

— Ну-ка, чем тут угощают?

Гости потирают руки, разбирают стулья, оценивающе оглядывают блюда.

Накрытый как на свадьбу стол ломится от закусок.

Нарезанные ломтиками пироги, медовое печенье, пряники, маринованная селедка, печеночный паштет, яйца с гусиным жиром, холодец из телячьих ножек, жареное коровье вымя. А бутылки с вином и ликерами выстроены, точно солдаты на смотру.

— Что вы толкаетесь? Дайте место другим.

Вокруг стола настоящая давка.

— Вечно вы лезете первым! Кажется, вас тут Тору читать не вызывают возмущаются одни.

— Да его к выпивке тянет! Пропустите! — смеются другие.

— Тихо! А вот и сам реб Шмуль-Ноах! Ваше здоровье, реб Шмуль-Ноах! Будьте здоровы, господа!

Папа, как всегда, приходит из синагоги последним.

В длинном праздничном пальто, в цилиндре, он кажется шире и выше.

— Будьте здоровы! Будьте здоровы! С праздником!

Папа снимает громоздкую шляпу и остается в ермолке.

— Благословение над вином уже прочитали?

— Как же без вас, реб Шмуль-Ноах?

Несколько человек разом встают, чтобы читать киддуш.

— …сотворивший плод виноградный…[10]