Горящие огни

— Фрида, дашь картошечки?

— Откуда ты знаешь, что я жарю картошку?

— Дедушка еще спит?

— Как же, спит! Когда ему спать? Все Тору изучает! А это еще что такое: кошка в корзинку влезла!

Кошка проснулась от крика, сверкнула прищуренными глазами, увидела снег у нас на ногах. Задрала хвост, расправила усы, скользнула к нам и лижет белый комочек. Снег тает у нее под носом, кошка чихает.

— Эх ты, кошачья голова! — Абрашка тянет кошку за хвост. — Сбегай лучше к бабушке, скажи, что мы пришли.

— Оставь в покое кошку. Она у нас ленивица Я скорее сама прибегу…

Это появляется бабушка. Она вошла тихо-тихо кажется, ее мягкая улыбка скрадывает звук шагов.

— Детки, вы, в такой мороз? Вот это да! Башенька, снимай скорее платок. Иди греться к печке, но смотри не обожгись. Только что закрыли заслонки.

Бедная бабушка суетится вокруг нас.

— Хочешь горячего молока? Чем же вас угостить в такую рань?

Не знает, за что взяться. То ли помогать нам раздеваться, то ли кормить? Белокожее лицо, седые волосы ее так и светятся. Цветочки на чепце цветут как среди лета. Сама гладкая, пышная, теплая, что натопленная кафельная печка.

В доме не повернуться. Он забит вещами, будто бабушке, вечно боящейся простудиться, внушает страх любое пустое пространство.

— Бабушка, сегодня праздник Ханука. — виснет на ней Абрашка.

— Да что ты говоришь! Тише, тише Ханука — это еще не значит, что надо опрокидывать бабушку на пол. Господи, как же ты вырос!

Абрашка спохватывается: бабушка еле устояла на своих коротеньких ножках, не хватало еще, чтобы она рассердилась!

— Но все-таки ты хороший мальчик, Абрамеле! Бабушка улыбается. — Не полениться прийти так рано утром, чтобы принести это счастливое известие. А я-то собиралась спросить у дедушки. Без тебя, негодника, я бы и не знала. Ну, иди ко мне. И сначала поцелуй мезузу на дверях, как тебя ребе учил.[13]

— А я, бабушка, а я? Я тоже хочу.

— А ты, пигалица, не суйся! Ты девчонка!

Абрашка гонит меня вместе с кошкой, которая вертится под ногами.

Везет ему! Он мальчик, ему все можно. Небось даже котом лучше быть, чем девчонкой-недомерком, которую всегда шпыняют.

— Не дразни малышку!

Бабушка, будто о чем-то вспомнив, хватается за голову:

— Башенька, не простудилась бы ты! Ну-ка, идем!

— Чай с малиной, бабушка, да? — спрашиваю я и бегу за ней.

Я точно знаю: раз бабушка заговорила о простуде, значит, сейчас достанет из чулана, где хранятся запасы варенья, горшок малинового.

— Вот, Башенька, возьми это с собой. Скажешь маме, чтобы давала тебе на ночь стакан горячего чая с этим вареньем. Это, скажи, лекарство от всего. А при простуде — самое лучшее средство.

— А где дедушка? Что-то его не видно.

— Проходите, вон он, около печки.

В полуоткрытую дверь столовой видна белая блестящая стена — это кафельная печь, — и на ее фоне черной тенью раскачивается дед.

А мы-то думали, он еще спит! Спать? Да, по-моему, с тех пор как мы его видели на прошлой неделе, накануне субботы, он вообще ни разу не прилег так и простоял тут, у печки.

На нем все тот же черный кургузый пиджачок. Один и тот же зимой и летом. Щуплое тельце совсем ссохлось. Одной рукой дед гладит бороду, другой, раскачиваясь, перебирает цицит. Наверное, размышляет над каким-нибудь местом из Торы, мысленно поворачивая его так и этак.[14]

Нас он не видит. И не может ясно видеть: очки его вздеты на лоб, кустистые брови свисают на глаза. Снежной пеной лежит на груди борода, белизна поднимается к вискам, покрывает скулы. На очень тонкой коже проступают красные жилки, вздувшиеся от печного жара.

Мы боимся подойти. Дедова тень колышется на белом кафеле. Кажется, он далеко-далеко от нас, одной ногой в другом мире.

— Смотри-ка, Башенька. — Брат тянет меня за рукав. — Вон на столе гривенник!

Дедушка, дорогой! Он и об этом позаботился. А я была уверена, что он думает только о божественном.

Однако дедушка не поворачивает головы от окна. Яркое солнце отражается в его глазах, они словно впитали весь свет небесный. Ханукальная лампа укреплена на окне, старинная, темного серебра лампа, с пустыми ячейками.

Но под дедушкиным взглядом все восемь чашечек вспыхивают, точно с одной спички.

— Дедушка!

Мы не можем больше утерпеть, но замолкаем после первого же слова, испугавшись своих голосов.

— А? Что такое? — Дедушка очнулся от глубокого забытья. — Айга! Поди посмотри, кажется, кто-то пришел.

— Это детки Алты. — Абрамеле и маленькая Башенька! — отзывается бабушка.

Тогда дед поворачивает величавую белую голову. Глядит на нас и улыбается. От улыбки по лицу разбегаются морщинки, оно делается совсем другим, расплывается, как горячий воск.

— А я-то думал… — Дед стряхивает очки на нос и рассматривает брата сквозь стекла. — Я-то думал, Абрамеле Божьей милостью на будущий год пройдет посвящение, а он… он думает только о ханукальных деньгах! Что, Абрамеле, не так? — Дедушка треплет Абрашку по щеке. — А ну, подойди. Я тебя поспрашиваю. Скажи-ка… — Пауза. — Что ты прошел из Пятикнижия? Вот уж пять лет как учишься у ребе…