Горящий лабиринт

— Хорошо, — сказала она. — Давай.

Гроувер поднял свою флейту и начал играть неистовую версию «Strawberry Fields Forever» в трехдольном размере. Забыв про лук, я схватился за укулеле и начал подыгрывать. Я не знал, поможет ли это, но если мне предстояло быть разорванным на части, то, по крайней мере, я бы хотел сыграть Beatles перед этим.

Едва стриксы приготовились напасть, как семена взорвались, словно батарея фейерверков. Зелёные ленты выгнулись дугами, мостами перекинувшись через пустоту к противоположной стене и порождая новые лозы, похожие на струны гигантской лютни. Стриксы запросто пролетели бы между ними, но вместо этого они сошли с ума, сворачивая, чтобы избежать растений, и сталкиваясь друг с другом в воздухе.

Тем временем стебли стали толще, развернулись листья, распустились белые цветки, и земляника созрела, наполнив воздух сладким ароматом.

Помещение содрогнулось. Везде, где земляника касалась камня, кирпич трескался и рассыпался, давая землянике удобное место для корней.

Мэг оторвала руки от воображаемых клавиш.

— Лабиринт… помогает?

— Не знаю! — ответил я, яростно наигрывая аккорд в тональности гармонического фа минор. — Но не останавливайся!

Земляника с нереальной скоростью раскинулась по стене зеленой волной.

Я едва успел подумать: «Ого, представьте только, что бы эти растения могли сделать при солнечном свете!», как куполообразный потолок треснул, будто яичная скорлупа. Сияющие лучи пронзили тьму. Обломки камней обрушились градом, раня птиц и задевая земляничные лозы (которые, в отличие от стриксов, почти сразу же восстанавливались).

Как только солнечные лучи коснулись птиц, те закричали и рассыпались пылью.

Гроувер опустил свою флейту Пана. Я опустил укулеле. Мы с изумлением наблюдали, как растения продолжали расти, переплетаясь до тех пор, пока земляничный батут не затянул всё пространство у наших ног.

Потолок разрушился, явив нам сияющее голубое небо. Из пролома, как из открытой печки, повеяло горячим сухим воздухом.

Гроувер поднял лицо к свету и шмыгнул носом. На его щеках блестели слёзы.

— Ты ранен? — спросил я.

Он уставился на меня. Видеть глубокую печаль на его лице было больнее, чем смотреть на солнечный свет.

— Запах тёплой клубники, — сказал он. — Прямо как в Лагере Полукровок. Прошло столько времени…

Я ощутил непривычную боль в груди и похлопал Гроувера по колену. В Лагере Полукровок, тренировочном полигоне для греческих полубогов на Лонг-Айленде, я провёл не так много времени, но сейчас понимал, что он чувствует. Я задавался вопросом, как там поживают мои дети: Кайла, Уилл и Остин. Я вспомнил, как сидел с ними возле костра, пел «Моя мама была Минотавром» и ел обгорелые маршмеллоу с палки. Такие прекрасные товарищи — большая редкость, даже в бессмертной жизни.

Мэг прислонилась к стене. Её лицо было болезненно-бледным, а дыхание неровным.

Я порылся в карманах и нашёл надломленный квадратик амброзии в салфетке. Я хранил её не для себя. Будучи смертным, я не мог отведать пищи богов без риска спонтанного самовозгорания. Но Мэг, как оказалось, не всегда проявляла готовность съесть свою порцию.

— Ешь, — я вложил салфетку в её руку. — Это поможет параличу пройти быстрее.

Она сжала челюсть, будто собираясь закричать: «Я НЕ ХОЧУ!», затем, видимо, решила, что не против снова обрести способность двигать ногами, и принялась грызть амброзию.

— Что там? — спросила она, нахмурившись на голубое небо.

Гровер вытер слезы с лица.

— Мы сделали это. Лабиринт привел нас прямо к нашей базе.

— К нашей базе? — я был рад узнать, что у нас есть база. Я надеялся, что это означает безопасность, мягкую кровать и, возможно, кофемашину.

— Да, — Гроувер нервно сглотнул. — Думаю, хоть что-то от неё осталось. Давайте узнаем это.

Глава 4

Приветствую! Тут

Камни, песок, руины!

А ещё камни!

МНЕ сказали, что я все-таки достиг поверхности.

Ничего не помню.

Мэг была частично парализована, Гроувер почти нес меня половину пути наверх, так что кажется неправильным, что тем, кто упал в обморок, был я, но что я могу сказать? Тот фа-минорный аккорд из «Strawberry Fields Forever», должно быть, отнял у меня больше сил, чем я осознавал.

Но зато я помню свои лихорадочные сны.

Мне явилась элегантная смуглая женщина. Ее длинные каштановые волосы были собраны в пучок, отливающее серебром платье без рукавов трепетало на ветру легко, как крылья мотылька. На вид ей было лет двадцать, но глаза ее казались черными жемчужинами. Их тяжелый блеск формировался веками, подобно защитной оболочке, под которой таятся невыразимые печаль и разочарование. Это были глаза бессмертного, глаза, видевшие крушение великих цивилизаций.

Мы с ней стояли на каменной платформе на краю чего-то, похожего на крытый бассейн, наполненный лавой. Воздух мерцал от жара. Пепел обжигал глаза.

Женщина воздела руки в умоляющем жесте. Ее запястья были перехвачены раскаленными докрасна железными оковами. Цепь, что приковала ее к платформе, почти плавилась от жара, но горячий металл, кажется, не причинял ей вреда.

— Мне жаль, — произнесла она.