Горящий рукав (Проза жизни)

Когда-то считалось, что такое может быть лишь при Советах. Вот не будет их — исчезнут и гротески. Но — не исчезают! Недавно я в мрачнейшем настроенье сел в метро, но через минуту уже ликовал, впрочем вместе со всем вагоном. Одновременно со мной вошли два усталых человека. Рухнули на сиденье и отключились. Но как! Один спал, высоко подняв правую руку, и в руке той была не бутылка, не нож, но шариковая ручка. Второй сполз почти в проход, но цепко сжимал в руке журнал с заполненным наполовину сканвордом. То есть — сон сразил их как раз на пике интеллектуального подвига: вот сейчас ребята немного передохнут и снова продолжат свое нелегкое дело. С такими людьми писателю, да и вообще — современнику, разве не весело жить? Вагон с любовью и надеждой смотрел на них.

Пока писатель живет среди своего народа, такие подарки ему гарантированы, даже обязательны, успевай только их фиксировать — и счастью твоему не будет конца! Жить среди такой роскоши, событийной и словесной... что тебе нужно еще?

Придумав в самые глухие времена повесть «Жизнь удалась!» и написав ее, я, думаю, сделал свое главное дело. Герой, отчаявшись, уходит из дома отдыха ночью и на пруду проваливается сквозь лед. Это узнают друзья, и ночью они собираются на берегу пруда в сторожке, бывшей часовне, и вспоминают их нелегкую, но в общем-то веселую жизнь. Восходит солнце. Они смотрят на лед. Да — вон тот черный страшный провал, унесший жизнь их товарища. И вдруг из этой «проруби» вылетает, трепыхаясь, живой лещ и падает друзьям под ноги. Какая сила могла выкинуть его? На краю льда появляется локоть, потом голова — и вылезает их друг. Живой и, главное, — абсолютно сухой! Оказывается — воду из пруда давно откачали. А остался лишь один лед, и наш друг, прекрасно под ним выспавшись, вылез к друзьям. Тонуть нет смысла, если нет воды, — но многие тонут даже без нее!

Потом название «Жизнь удалась!» широко расхищалось. Появилось даже такое блюдо, а затем и такой плакат — черной икрой по красной там написано «Жизнь удалась!». Все попытки мои срубить под это дело хотя бы икры мойвы, чтобы ею расписаться под моими словами, не увенчались ничем. Все умело запутано, как это принято в сфере бизнеса. Ну что же: мне плохо — зато моим словам хорошо. А это и есть главное для писателя.

Что нужно еще?.. Все теперь зависело от Лехи.

— Ну? Поехали? — зловеще произнес он.

Квартира Лехи в Москве размещалась в странном треугольнике между железнодорожными насыпями. Поэтому, может, он и железнодорожником стал?

Леха сразу же вышел в коридор позвонить. Вернулся строгим:

— Стройся! Будут все!

В Центральном доме литераторов, где должны были появиться все, я решительно заказал три бутылки водки, чтобы покончить с унылым прошлым раз и навсегда. Дальнейшее я помню какими-то урывками. Вот Леха трясет меня за плечо:

— Солженицын здесь! Солженицын здесь!

Я приветливо улыбаюсь, но встать и пойти почему-то не могу. Следующий миг: я радостно целуюсь с каким-то мужчиной. Но без бороды. Значит — не Солженицын. Следующий кадр: я, хохоча, ползу на обледенелую насыпь. К Лехе домой?

Проснулся я у Лехи. Но почему-то на полу. Бодро встал, звонко умылся. Собрал свои шмотки и пошел. За один день я обошел нужные редакции. И понял то, что давно уже нужно было понять: никуда Леха с моим рассказами не ходил, никаким гигантам рассказы мои не показывал. Да и не был ни с какими гигантами знаком.

Все предстоит делать мне. И я сделал!

НОВЫЕ СЮЖЕТЫ

Жизнь обеспечивала меня сюжетами. Правда — все более суровыми. Однажды жена сказала мне, что я должен обязательно приехать в Петергоф. Я приехал. Дочь Настя, которой стукнуло уже девять лет, сразу сказала, чтобы мы пошли с ней гулять. Мы вышли на романтический Ольгин пруд со склоненными над озерной гладью ивами, и тут мрачноватая дочка сказала, что она больше не может жить с этими «допотопными» дедом и бабкой и требует, чтобы мы забрали ее к себе!

Э-э, а характер-то у нее серьезный! — с удивлением понял я. Когда это он образовался? И в кого?

Дочка переехала к нам, и жизнь началась суровая. Мало того что возникла масса бытовых дел, начиная с одежды и еды, — мы просто не привыкли жить с третьим человеком и отвечать за него.

Вечер. Мы уже дома. А Насти все нет. За окнами — тьма. Дочка пошла в школу, и приходится ей, малютке, на автобусе в школу добираться через эту пустыню — ближе нет. И в субботу учится, когда даже рабочие отдыхают. Ну что за жизнь?