Горят огни

Только сейчас директор вспомнил, что мы по-прежнему в его кабинете. Как будто удивившись нашему присутствию, он попросил нас выйти за дверь, даже из приемной выгнал, и мы одиноко и молча ждали приговора в коридоре: говорить не хотелось. Мне оставалось только надеяться, что меня не исключат: я боялась потерять то крохотное ничего, которое сумела построить за этот сравнительно малый период своей жизни, ведь тогда бы снова пришлось начинать все заново, а я только-только начала по крупицам создавать новую жизнь. Подсознание не хотело признавать, что внутри меня снова поднимается немотивированная агрессия на все вокруг, но разум твердил, что это именно она, и пришлось выпить еще одну таблетку. Наконец, когда я грызла припасенное на черный день яблоко, к нам вышел Константин Леонидович.

— Ну что же, ребята, поздравляю. Артем, в понедельник с отцом в школу. Это уже не первый в твоей истории случай такого поведения, и я, в отличие от вашей предыдущей классной, подобное терпеть не намерен, — черт, неужели все было зря? — А ты, Снегирева, в понедельник ко мне в кабинет. Две недели будешь оставаться после уроков и трудиться на благо школы. Ясно?

— Ясно, — уныло ответили мы.

— А теперь марш домой!

Сославшись на головную боль, я ушла одна, без Артема, и теперь в одиночестве брела по городу. Одежда после потасовки даже не запачкалась, так что я смело могла идти гулять, хотя меньше всего меня сейчас волновал мой внешний вид. Я присела на скамейку в парке и прикрыла глаза: как же я устала, неимоверно устала от всего. Я ничего уже не хочу, только лечь и не вставать больше; возможно, третья таблетка за такой короткий промежуток была лишней.

Ветер путает длинные волосы, и будет большой удачей, если вечером я смогу их расчесать. Раньше были хоть родители, а теперь нет даже их. Хватит врать себе, кому я нужна? Да никому, если так подумать. Родственники с поехавшей крышей никому не сдались, ведь я доставляю всем вокруг только одни неудобства, и сколько бы ни старались ради меня бабушка и Таля, даже им в конце концов надоест. Я старалась не замечать, как прохожие смотрят на меня, а ведь я всего лишь в плохом настроении. Не хотелось, чтобы когда-нибудь на меня так же смотрели Таля, бабушка, Ник, дядя и другие родственники: то ли с жалостью, то ли с отвращением. Хотя тогда мне, наверное, будет уже все равно.

* * *

Я не сразу поняла, что произошло. Крик, резкая боль, а затем темнота. Человеческое сознание до сих пор вызывает уйму споров: например, ходят слухи, что в коме человек может увидеть себя со стороны или поговорить с умершими близкими «на том свете». У меня ничего подобного не было — я только все время слышала тот душераздирающий крик. Я не знала, сколько это длилось: секунду, час, а может быть, целую вечность? Не было ничего: только липкая, обволакивающая пустота и жуткий крик, навсегда отпечатавшийся в моей памяти.

Очнувшись, я в первую очередь почувствовала сильную боль во всем теле. Никогда бы не подумала, что у живого человека может болеть столько всего сразу. А я вообще жива? Что произошло? Где я? Где родители и зачем они привезли меня сюда? А кто мои родители?

Почему я ничего не помню?!

В палату зашел мужчина в белом халате, а следом за ним — другой, уже в строгом костюме. Разговор вышел не из легких. И если врач сообщил более приятные новости — например, я в относительном порядке и вскорости меня переведут из реанимации в обычную палату, потому что в коме я пробыла недолго и мне не придется заново учиться ходить, как было в каком-то мамином сериале, — то с мужчиной в костюме было намного сложнее. Он представился папиным юристом и личным помощником в одном лице.