Горят огни

Конечно же, я слышала про нового учителя, но если сестра что-то слышит про особу мужского пола, то держись, потом только про него и будет говорить. Это я уже поняла после недели непрерывного общения с ней. Хотя, по-моему, такой она была и в тринадцать, и даже в шесть лет, когда я приезжала в прошлые разы, и все те годы, что мы с ней переписывались и общались по видеосвязи, и все те каникулы, что она приезжала в гости.

Проблема в том, что я действительно не помню. Врачи сказали — диссоциативная амнезия. Универсальные знания остались нетронутыми, а вот почти все факты из моей собственной жизни я как раз забыла, как и практически всех людей, имевших значение для меня. Я помнила о существовании Талины, бабушки и своего двоюродного брата Ника, но узнавать их пришлось как совершенно новых людей. Со мной все еще оставались знания, но воспоминаний просто не было: память — как чистый лист.

— Да поняла я, и где он?

— Так, вижу, ты настроена решительно! — подколы Тали всегда заставали врасплох, и я сердито засопела, выбирая, что предпринять. Хотелось треснуть сестру по голове, но мы были слишком похожи, и следующим ударом мне стоило бы стукнуть себя саму. — Не, ну а что? Вы с учителем, можно сказать, оба новенькие, и только вместе вы сможете преодолеть все, — загадочно-пафосным голосом произнесла сестра и рассмеялась, увидев мое растерянное и полное непонимания лицо.

— Ты что, снова пересмотрела дурацких сериалов?

— Всего один, — подруга невинно улыбнулась.

Было странное чувство свободы, смешанное со стыдом. Хоть я и понимала, что случись такое, к примеру, еще в феврале, я бы даже прогуляла школу вместе с тем красавчиком или хотя бы дала ему свой номер — по правде говоря, он и правда меня заинтересовал — но ненавидела себя совсем не за это. Тогда, в автобусе, я впервые за последние два месяца почувствовала себя живой. Почувствовала вдруг, что весна, и хочется жить и цвести, а сейчас, придя в себя, подумала о родителях.

Еще до отъезда, пока меня не выписали из больницы, я регулярно ходила к психологу, и женщина с успокаивающей улыбкой объясняла, что я не должна винить себя в гибели родителей — я ведь действительно не виновата; говорила, что совершенно нормально и даже необходимо жить дальше, что не стоит закрываться в себе, нужно больше общаться, постоянно себя чем-нибудь занимать и, в конце концов, просто смириться. Из пяти стадий принятия неизбежного я уже долгое время колебалась где-то между четвертой и пятой, больше все-таки склоняясь к депрессии. И мне ведь было не за что себя винить, но я сама не могла простить себе то, что я просто живу.

Возможно, психолог права, и мне стоит просто отпустить и начать жить дальше, как обычный подросток? Врачи сказали, что я полностью реабилитировалась и мне необходимо ходить в школу, причем обучение на дому указали как нежелательное. Врачи сказали, что общение с людьми поможет мне быстрее вернуть память и поддерживать хорошее настроение. Врачи… Да что они вообще знают?! Я держалась каждый день, с утра до самого вечера, находила в себе силы улыбаться, чтобы ни бабушка, ни Таля не считали меня обузой. Но каждый вечер после таких кривляний я получала результатом еще один срыв, истерику, разгромленную комнату и крепкие объятия двоюродной сестры, моей теперь единственной подруги.

Дверь открылась, и Таля незамедлительно пихнула меня локтем. В кабинет зашел директор, а за ним, видимо, наш новый англичанин. Все отлично, вот только меня не покидает чувство, что я его уже где-то видела. Вряд ли в Лондоне, таких совпадений ведь не бывает, да и я бы его все равно не помнила: я ведь ни помню вообще ни черта. В Москве тоже вряд ли, ведь я только два раза вышла из дома: в начале прошлой недели отдавала документы в школу и не видела вообще никого, кроме нашего директора Николая Петровича. Еще дня три назад Таля показывала мне Москву, но тогда я абсолютно не обращала внимания ни на кого из людей, да и по правде говоря, на Москву я тоже не особо смотрела. Сосед? Я и не видела еще наших соседей.

Ну не по дороге же в школу я его встретила, хотя… нет, такого не может быть, но это же действительно тот самый парень из автобуса, и яркая помада на рубашке — мамина любимая, ее не спутать ни с какой другой.

Возникшую в классе заминку я решила использовать, чтобы наконец рассмотреть это чудо света: довольно высокий и подтянутый, он мог бы производить впечатление вселенской уверенности в себе — но на лице были лишь мешки под глазами и выражение вселенской задолбанности. Светлые волосы неопределенного цвета, где-то между блондинистым и светло-русым, доходили ему до плеч, а глаза, несмотря на пролегшие под ними тени, казались глубокими и даже лучистыми немного, но может, просто свет так упал, а я напридумывала себе всякого. Я ведь даже не разберу со своего места, какого эти глаза цвета — серого или голубого.