Горит свеча в моей памяти

— Я — домашний ребенок, окончил семилетку, мечтал стать поэтом, два моих стихотворения были даже опубликованы.

Одно из этих, опубликованных, он сразу же прочитал. Я промолчал, а он пояснил:

— Опубликовано в газете «Одесский рабочий». Мне тогда шел двенадцатый год, а потом, куда бы я свои стихи ни посылал, всегда одно и то же: вначале обещают напечатать, но до публикации дело не доходит. В армии я чувствовал себя как рыба в воде и в артиллерийском полку был лучшим. Особенно меня хвалили за дисциплину. Не удивляйтесь. Вам надо меня получше узнать.

Поскольку мы беседовали с глазу на глаз, я спросил одессита:

— В вашей группе числятся две девушки, а на занятии сидело четыре. Откуда?

— Две зачислены, а две просто так сидят. Что вы так смотрите на меня? Сидели две девушки и две жены. Нет, не моя, я сам еще хожу в женихах. Одна из жен еще надеется, что ей удастся своего суженого вернуть из Москвы домой. Она единственная дочь, а родители, она уверена, не тронутся с места. Кроме того, она знает, что родителей надо почитать. Выбор за нею. Традиция давать приданое отменена, так что они не очень потратились, но ведь и он, ее муж, тоже не подписал «ксубу»[105]. Если хотите, мы вас пригласим на церемонию развода.

Вольф дал мне несколько своих стихотворений. Они были очень разнообразны. Я попросил Герша Ременика и Шлойме Ройтмана прочитать эти стихи. (Когда стихотворение Вольфа было опубликовано в «Одесском рабочем», Ременик как раз учился в местном педагогическом институте и его печатали в той же газете. Ройтман тоже уже был поэтом со стажем. Его дебют состоялся в 1931 году.)

Поводов обрадовать Вольфа у меня было мало. По поводу содержания можно было бы сказать, что это «смех сквозь слезы». Кажется, все нормально, но в подтексте — отчаянье. Человек не жил чужим умом. Под его остротами что-то скрывалось, но это я понял только много лет спустя.

С Вольфом я снова встретился через много лет в аэропорту. Мы оба провожали друзей в Израиль. В Биробиджане Вольф не задержался. На фронт попал из Хабаровска. Майор, инвалид войны. О том, что когда-то писал стихи, он вспомнил только, когда мы разговорились и узнали друг друга. Теперь он водил знакомство не с поэтами, а со скульпторами. До выхода на пенсию занимался резьбой по камню, умел не только высекать, но и чертить. Даже пытался рисовать.

Под конец он мне сказал:

— На днях знакомый скульптор, заслуженный человек, мне объяснил, что вскоре мы все будем в Тель-Авиве.

На мой вопрос, чем он, пожилой человек, там будет заниматься, он, недолго думая, ответил:

— Созиданием надгробий прошлому.

«Надгробие прошлому» — тут есть над чем задуматься.

Мои заработки

В институте я продолжил учиться заочно, что означало: два раза в год приходить на сессию и сдавать экзамены за учебный семестр. А как быть с работой, жильем и стабильным заработком?

К тому времени я уже успел опубликовать в центральной еврейской газете «Дер эмес» несколько небольших заметок и даже рецензий, в частности, на только что появившийся фильм «Тринадцать», поставленный тогда уже известным кинорежиссером Михаилом Роммом, автором фильма «Пышка» по повести Ги де Мопассана[106]. Это был, так сказать, мой журналистский дебют.

Ответственный секретарь редакции, насколько помнится, его фамилия была Фиш, Рахмиэл Фиш, который тоже окончил еврейскую аспирантуру, завел разговор о поступлении на работу в отдел писем.

Произошло это так: из только что полученной почты мне дали несколько писем, предложили отобрать два, подготовить их к печати, а на остальные дать письменные ответы.

Я трудился целый день. Хоть лопни, но больше одной статейки, подписанной «рабкор» (рабочий корреспондент) мне не удалось подготовить. Хочешь почерпнуть что-то дельное, выудить важное, а натыкаешься на пустые слова. Использовать нечего.

А теперь послушайте, чем это кончилось. Статейку «рабкора», которую я подготовил для отдела «Город, местечко и деревня», заведующий отделом Авром Киржниц забраковал. Стал мне объяснять, почему она не годится для публикации, и напомнил, что я должен был не только отобрать материал, но и подготовить его к печати.

Киржниц был большой знаток библиотековедения. В свое время он редактировал журнал «Еврейский библиотекарь» и карманное издание на эту тему. Не знаю, как к кому, но ко мне он относился очень хорошо. Верил, что рано или поздно меня примут на работу в газету «Дер эмес». Пока что посоветовал встретиться с заведующим еврейской библиотекой. Он с ним переговорил обо мне, и, пожалуйста, заведующему нужен как раз такой, как я.

Киржница я послушался. Заведующий библиотекой, Резник, встретил меня так, словно всю жизнь ждал. Мне понравилось все, но зарплата… Работники библиотек и музеев в Советском Союзе получали жалкие гроши, а мне надо было не только кормить себя, но и немало платить за крышу над головой.

— Все будет хорошо, — поддержал меня Киржниц, — с нашим идишем мы не пропадем. Богачами не будем, но и с голоду не помрем.

И он придумал выход.