Горит свеча в моей памяти

Беды в этом не было. Да, конечно, ассимиляция. Но не принудительная. По моему мнению, эта библиотека могла бы существовать до сегодняшнего дня. Она была культурным центром в полном смысле этого слова. Именно поэтому ее поторопились закрыть.

В большом читательском зале проводились литературные вечера, лекции. Кстати, приходить к нам любили не только еврейские писатели, поэты, издатели. Русский поэт Иосиф Уткин читал свою знаменитую поэму «Повесть о рыжем Мотэле». Среди наших гостей был Яков Тайц, сын еврейского поэта, новеллиста и романиста Мойше Тайча. Яков был русским детским писателем и переводчиком с еврейского. У нас выступали известный сатирик Виктор Ардов и лучший чтец произведений Шолом-Алейхема Эммануил Каминка.

Дважды в месяц собирался литературный кружок. Большинство его участников были студентами. Первыми записавшимися были начинающие поэты Давид Бромберг и Броня Синельникова. Следует отметить, что в нашем кружке была целая семья — работавший на автомобильном заводе отец и два его сына. Один из них — солдат, служивший под Москвой. Руководил кружком заведующий библиотекой Гирш Резник, человек добродушный и любезный, но, может быть, не очень эрудированный. Зато он любил книги и читателей. А это уже немало. Одевался старомодно. И в праздники, и в будни — в одном и том же. Возраста неопределенного, зато определенно беден: больная жена, маленькие дети, а заработков хватает разве что на воду для каши.

У меня все еще не было своей квартиры, и товарищ Резник мне разрешил спать в своем маленьком кабинете. Постелив комплекты старых газет, лежу, свернувшись калачиком. Две простыни, две наволочки, подушки и одеяло у меня есть. Оставляю лишь щелочку, чтобы было чем дышать, и накрываюсь с головой, потому что всего в нескольких десятках метров, между нашим зданием и Политехническим музеем (видно, поэтому наш адрес «Политехнический переулок») — трамвайная остановка. Здесь кольцо второго номера. Он выпускает пассажиров, впускает новых — и в обратный путь. У железных колес — будто железные зубы. Резкий поворот, и уже не просто шум, а такой пронзительный скрежет, такой скрип, что не уснуть.

Лежу и думаю. Товарищ Резник сегодня вел антирелигиозный вечер. Произнесенные им слова плохо сочетаются с желтизной его лица. Это бросается в глаза. Не думаю, что мой заведующий молится каждое утро, но ведь он не возражает против того, что молится его отец, и о том, что Бог наказывает за грехи, мой заведующий, возможно, тоже помнит.

К этому вечеру была подготовлена специальная выставка, более сорока антирелигиозных книг на идише и некоторые из них в переводе на русский. Докладчиком был сотрудник журнала «Апикойрес»[107]. Начал он с того, что антирелигиозная пятилетка, которая была объявлена еще в 1932 году, обязывает, чтобы до 1 мая 1937 года в Советском Союзе были ликвидированы все синагоги, костелы, мечети, а также духовные заведения других религий.

Радикальный противник сионизма, он также не забыл осудить сионизм. Запутался и дошел до того, что клерикальные по форме произведения на иврите состоят на службе у сионизма, а наша советская еврейская культура — национальная по форме и социалистическая по содержанию.

Все эти речи еще звучат в моих ушах. Присутствовало не более 25 человек. Несколько студентов поглядывали в свои конспекты, слушали невнимательно. Для них это были пустые слова, болтовня. Один старичок тихонько похрапывал. И вдруг раздались непродолжительные и небурные, но все же аплодисменты. Первым, начавшим хлопать, был товарищ Резник. Разве у него был другой выход?

Запретная территория

Размышляя под одеялом и ворочаясь с боку на бок, я подумал: я один. И полки с книгами. Кого мне бояться? Мне рассказывали, что раньше в этом здании была сионистская библиотека. Большинство запрещенных книг давно уже упаковали и куда-то вывезли. Заведовала тогда библиотекой одна женщина, которую предупредили, чтобы никто не переступал порога каморки, где лежат остатки запрещенных книг, а завтра все будет вывезено. Сколько завтрашних дней и лет с тех пор прошло, никто не знает. Но, кроме русской уборщицы Аннушки, всем остальным запрещено открывать эту незапертую дверь. И ведь слушаются.

Дверь как дверь. Аннушка, набожная старая дева, боится даже подойти к тому тупику, который находится в конце читального зала. Петли от безделья порядком заржавели. Заржавели не заржавели, но если хорошенько дернуть ручку, то дверь сразу откроется с железным вздохом.