Горицвет (СИ)

Конечно, ее предупреждали. Она сама прекрасно знала об этом и пыталась, делала, что могла, чтобы предотвратить такой ход событий. И все же, услышав об уготованом ей разорении, почувствовала стародавнюю иссушающую дурноту. Стены кабинета сделались сразу же красными, стали сдвигаться. Перед глазами поплыли бордовые мутные круги, и все ее внутренности как будто опалило колючее знойное пламя. Она как рыба, выброшенная на берег, задыхаясь, начала судорожно без силы глотать ртом сухой воздух и, наверное, лишилась бы чувств, — ведь она и без того не вполне оправилась от ночного возлияния, — если бы чья-то твердая рука не поднесла к ее губам стакан с водой. Когда она захватила ртом край стакана, было слышно, как зубы стучат о стекло.

— Ваша привязанность к дому, по-моему, столь же сильна, сколь и неправдоподобна, — услышала она немного взволнованный голос Грега. — Все что слишком, в наши дни выглядит нелепо.

От воды Жекки полегчало. Вздохнув полной грудью, она снова начала свободно дышать. Краснота перед глазами постепено рассеялась. Грег, как ни в чем не бывало, снова уселся рядом. Та же расслабленная поза: откинувшись на спинку, рука на подлокотнике, нога на ногу и то же невозмутимое лицо доказывали, что приступ Жекки нисколько не повлиял на его настрой. Только в глазах вместо обычных насмешливых всполохов, вместо пугающей беззастенчивости, засветилось нечто до того притягательное, что Жекки невольно, впервые за всю эту ночь, вспомнила про Серого.

Господи, боже мой, Серый!.. И как это она забыла, как у нее вылетело из головы то, что уже стало почти неизменной частью всех размышлений, чувств и переживаний. Она так тщательно готовилась к тому, чтобы поведать Грегу о своем подслушивании в трактире, что едва вспомнила о нем. Но вот, кажется, наступил тот самый удобный момент, который она так долго выжидала.

Сейчас Грег перестал давить своей снисходительностью. Угрожающий вид стервятника сменился вполне смирным образом отдыхающего дельца, а в душе самой Жекки кипит такая непреодолимая неприязнь, такое страстное желание расквитаться хоть как-то за все вынесенные по его милости мученья, и самое главное — за то, что открылось в Греге самого отвратительного. За его готовность без всякого сожаления уничтожить мир, частью которого он являлся. Это неколебимое намерение выглядело бы абсурдно, если бы не находило подтверждения в фактах. Если бы самой абсурдностью его поступков, навлекающих гибель на Серого, не доказывалась достоверность его противоестественного бытия.

Жекки с радостным озлоблением представляла, как болезненно исказится от удивления, а может, и страха лицо Грега, когда она скажет ему, что знает, кто он такой. С каким удовольствием она, наконец, поймает в его взгляде вместо самонадеянного спокойствия удрученную растерянность. Как от его пресловутой невозмутимости не останется ничего, и как вместо пугающего ощущения звериной силы, она почувствует идущие от его статной фигуры неуверенность и затравленное ожидание чего-то неминуемо страшного. Насколько восхитетельно было бы увидеть все это своими глазами. Заочное торжество омрачало лишь одно, но весьма существенное обстоятельство. Серый… Она не могла бы его предать. Ее любовь к волку не вместила бы боли, причиненной любимому существу, даже если эта боль переносилась на человеческого двойника, даже если этот двойник был совсем не похож на того, кто был ей так безмерно дорог.

Не умея быстро совладать с обуревавшими ее сомнениями, Жекки снова запнулась в полушаге от решения, не рискуя начать исповедь прямо сейчас. Ее признание снова как-то отодвигалось, тем более, что Грег счел возможным прервать молчание, не дожидаясь ее откровений.

— И тем более для меня удивительно, — сказал он, словно продолжая прерванную мысль, — что вы, моя дорогая, подозреваете меня в разбое. Неужели вы полагаете, что добывая деньги с помощью обмана или прямого насилия, и оправдывая такие неблаговидные средства своей привязанностью к вашему Петровскому или как его там зовут, ваше родовое гнездо…

— Никольское… — четко и резко заявила Жекки.

— Ну вот, своей привязанностью к Никольскому, вы тем самым хоть как-то обеляете себя в общественном мнении или, тем более, перед господом богом, если вы в него верите?

Жекки думала, примерно что-то такое в этом роде.

— Мне все равно, обеляю я себя или нет, — сказала она. — Просто я всегда поступаю так, как считаю нужным.