Горицвет (СИ)

В воспоминаниях Жекки сразу как по команде выплыли одна за другой сцены их случайных или преднамеренных встреч, обрывки разговоров, почти всегда готовыхперерасти в ссору, его вечно насмехающиеся глаза, его вечно оскорбительные наглые взгляды. Наконец, то прямое унижение, которому он подверг ее в кабаре, его гнусный намек на Аболешева, после которого она выпалила все то, что подтачивало ее, подспудно сочась медленным ядом с самой первой их стычки на дороге у Волчьего Лога. Даже сейчас, когда многое, слишком многое, в ее отношении к Грегу стало другим, она не могла упрекнуть себя ни в одном резком, обидном или оскорбляющем его слове. Он вполне заслуживал их, возможно даже, сильнее, чем она думала. Так что, не имея причин сожалеть о своей прошлой неучтивости, совершенно немыслимой ни с кем другим, она вовсе не собиралась и сейчас слишком уж потакать Грегу. Мысль о том, до какой развязности он мог бы дойти, не умей она дать отпор, выдавила из нее очередную малую порцию того же самого яда.

— Жаль? Конечно же, нет, — сказала она, усмехнувшись, так же как он, довольно натянуто, — но видите ли, Грег…

— Так я и думал, — оборвал он ее, и в его глазах снова запрыгали бесовские всполохи. — После того, как я вдоволь наслушался проклятий в свой адрес, пока тащил вас, сюда, наверх, трудно было бы ждать чего-то другого.

— А никто не просил вас тащить меня. Если уж у вас хватило безумия броситься под мою пулю, могли бы в довершение благодеяний отвезти меня обратно домой.

— Чтобы все мои закодычные враги и непримиримые друзья, обыкновенно бывающие у Херувимова, увидели, как из-моих рук рвется пьяная, не помнящая себя женщина? Или вам было бы приятно вспоминать на следуюший день, как я взгромоздил вас в свою машину, будто тюк с отрубями, и точно в том же виде затащил в переднюю вашего милого семейного гнездышка под крыло любящего супруга?

Странно, но самые невинные упоминания об ее муже в устах Грега звучали, точно удар пощечины. А это упоминание, как сразу почувствовала Жекки, отнюдь не было невинным. Во всяком случае, услышав эти слова, она дернулась всем телом, как будто в самом деле испытала боль от хлесткой затрещины. Ее глаза засветились угрожающе и дерзко. Грег, как казалось, только этого и добивался. Его лицо стало непроницаемым, а вместо насмешливости голос стал источать абсолютное, и оттого бьющее точно в цель, убийственное спокойствие.

— Вы трепыхались и бились в моих руках, как припадашная, — произнес он с невозмутимостью телеграфного столба, — а ругались не хуже любой марухи из дешевых питейных, так что мне в голову приходили самые нелицеприятные предположения относительно того, где и с кем вы коротаете вечера.

— Да, вы… вы… — Жекки кое — как выдернула руку из-под его тяжелой ладони, и попыталась вскочить, но та же тяжелая длань без малейшего усилия потянув ее, усадила на место.

— Что у вас за привычки, в самом деле, — проронил Грег, глубоко вжимая ее пятерню в обивочную кожу дивана, — бежать, вскакивать, обрывать собеседника на полуслове. Я же говорю, вы получили скверное воспитание, Евгения Павловна, и боюсь, — такое складывается впечатление, — получили его отнюдь не в гимназии.

— Зато вы ведете себя ровно так, как и положено законченному подонку. — Глаза ее метали стальные молнии, но непроницаемая стена, встававшая у них на пути, легко опрокидывала их вспять.

— Вот видите, как быстро все прояснилось, — сказал он, развязно откинувшись на спинку дивана.

Казалось, этот обмен любезностями оставил его совершенно равнодушным. Только на постоянно колеблющихся весах, где попеременно то поднимались, то опускались чаши с двумя основными его настроениями — насмешливостью и небрежением, — последнее, по ощущениям Жекки, снова начало заметно перевешивать.

— Послушайте, Грег, — сказала Жекки, с трудом сдерживая гневную дрожь в голосе, — я… возможно, должна быть за многое благодарна вам. Возможно, вы специально напрашивались на мою благодарность, вытаскивая меня из этого… из всего этого. Вы проявили ко мне больше чем участие, а я была… я и вправду была груба и озлоблена. Но ваша манера испрашивать для себя признательность кажется мне ничуть не менее гадкой, чем мое пьяное сумасбродство. Моему, по крайней мере, есть оправдание.

— Вы чудачка, моя дорогая, — выдавил Грег словно бы через силу. — Чтобы заполучить о себе доброе мнение, мне не нужно было совершать ровным счетом никаких благотворительных поступков. Я чувствую себя совершенно к ним не способным.