Горицвет (СИ)

Грег никогда не имел ничего общего с Серым. Грег — обычный мерзавец, обставивший ее, как шулер младенца. В нем никогда, ничто не указывало на сходство с человековолком, и если бы она не подслушала дурацкий разговор в трактире, если бы не убедила себя, что Серый и Грег — это одно и то же, то ничего бы вообще не было. По временам смущало какое-то знакомое выражение на его лице, беснующийся огонь в глазах, похожий по ощущению на огонь в глазах Серого, но это только потому, что Грег умел прикидываться таким, каким его хотели видеть окружающие. Иногда он был мил и весел, он подарил ей сказочную бальную ночь и такое же незабываемое продолжение, но это только потому, что он всегда заботился об исключительности своих удовольствий. Не его вина, что минувшее удовольствие оказалось взаимным. А теперь все кончено, она оскорблена и растоптана, и Аболешев… При мысли об Аболешеве из ее глаз закапали слезы.

«Что же я натворила, боже мой, как позволила втянуть себя во все это, как разрешила Грегу увлечь себя, что сделал со мной этот бессовестный человек, что теперь будет?..»

— Жекки… — Грег стоял совсем рядом, глядя сверху на ее безжизненную фигурку с опущенной головой и маленькими руками, по-детски прилежно уложенным на коленках. Лицевой мускул на его правой скуле подрагивал и твердые пальцы, одолевая напряжение, то и дело сжимались.

— Что вам еще от меня нужно? — спросила она тихо, испугавшись потусторонности собственного голоса.

С ней что-то случилось. Внутри сделалось так же пусто и гулко как в пустынной галерее пустого заброшенного дворца. Только сжатый до точки жаркий комок сердца все еще бился посреди огромной вселенной, и его жар и трепет упрямо не давали пустоте окончательно переступить хрупкую телесную границу, дабы слиться с внешней беспредельностью.

— Вы так потрясены моей откровенностью, что не сможете мне ее простить? — спросил Грег натянуто спокойно. — Поверьте, она была необходима нам обоим.

— Не хочу вас слышать, — пролепетал чей-то чужой тихий голос.

— Что ж. — Он замолчал, и прибавил с усмешкой: — А я-то думал, вам непременно захочется узнать, кто же такой ваш Серый. — Едкий антрацитовый блеск пробежал по его загоревшимся глазам. Жекки услышала в этих словах что-то такое, от чего жаркий комок внутри нее больно дернулся, ударившись с размаху о грудную клетку.

— Говорите, — снова пролепетал чужой потусторонний голосок.

— Это не так легко. — Грег снова разжег спичку о подошву ботинка и с принужденной расслабленностью навалился на стену, раскуривая сигару.

Терпкое благоухание опять расползлось по сумрачному пространству галереи, и у Жекки от остроты и резкости этого запаха, будто от нахлынувшего вместе с ним чувства только что утраченного счастья к глазам подступила горячая слезная муть.

XXXVI

— Говорите, — повторил не ее голос.

— Как хотите, — продолжая разыгрывать непринужденность, отозвался Грег. — Никак не ожидал, что моя честность произведет такое… в общем, я думал, что наш разговор пройдет как-то иначе. Но Жекки, дорогая моя, вам действительно лучше узнать об этом, потому что оставлять все, как есть, невозможно. Я не могу оставить вас, Жекки, неужели не ясно? Так что… в общем, слушайте.

Возвращаюсь к тому месту, на котором вы меня прервали вопросом про дневник с инициалами А и Р. Я говорил о младшем брате последнего Мышецкого князя, Андрее Юрьевиче, получившим в наследство ту самую подлинную власть над землями предков, которая стала неразрывна с чудовищным искажением человеческого естества для всех его потомков. Хочу подчеркнуть — именно потомков князя Андрея Юрьевича Мышецкого, а не потомков его старшего брата. То, что потомки у князя Андрея имелись, вопреки данным большинства генеалогических справочников, выпущенных у нас в отечестве, первым, возможно, догадался как раз мой ученый прадед.

Из летописей было известно, что Андрей был женат на дочери литовского магната из рода Гедемина, Ядвиге Изольдовне. Отсюда прадед предполложил, что следы детей Андрея и Ядвиги, если таковые имелись, следовало бы искать в западнорусских или прибалтийских исторических хрониках, поскольку вполне вероятно, что Андрей Юрьевич, предчувствуя печальную участь Мышецка, отправил свою семью под опеку тестя. И это предположение вполне подтвердилось. В коротенькой заметке от 1816 г, подготовленной прадедом для нижеславского альманаха, но так и не отправленной из Флоренции, где он тогда жил, князь Андрей Федорович рассказывал, как подчас удивительно складывалась судьба невольных русских беженцев конца пятнадцатого века.

Дети князя Андрея Мышецкого — двое маленьких сыновей — воспитывались в замке их литовского деда, князя Глинского. Тот постоянно воевал с соседями — московитами и немецкими баронами, ленниками бранденбургского курфюрста, и однажды по мировому соглашению с таким вот бароном вынужден был передать тому в качестве заложников обоих внуков. Дальше их судьбу можно было прослеживать с полным удобством, поскольку немецкий педантизм и точность исторических данных не подлежат сомнению.