Горюч камень Алатырь

– Никакого бурана не будет! – успокоил ямщик, задрав голову. – Сами извольте видеть – небо напрогляд чистое, ни тучки!

Утренний свет упал на его изуродованное лицо: три неровные борозды полосовали правую скулу и щёку, терялись в густой, вьющейся бороде. Но зелёные, как болотная вода, глаза смотрели холодновато, дерзко, бесстрашно. Лишь на миг они взглянули на Никиту… и Закатова вдруг страшно дёрнуло за сердце. «Нет… Столько лет… Не может быть!» Но Савватеев уже отвернулся, вскочил на передок саней и, дождавшись, когда Закатов усядется в сани, тронул вожжи:

– Па-а-ашли, жароптицы серебряные! Ну!

И «жароптицы» мягко, быстро и легко тронули с места, подняв морозную пыль.

– Никита, что с тобой? – шёпотом спросила Вера полчаса спустя, заглядывая в лицо мужа. – Что ты увидел там, на станции? На тебе лица нет! Может быть, вернёмся?

– Что?.. Чего нет? – очнулся Никита. – Право, лицо на месте… И всё хорошо. Просто мне кажется, я… – и, чуть подавшись вперёд, вполголоса, ещё сомневаясь, позвал. – Ефим!

– А вас, барин, тоже сразу признал, – не оборачиваясь, ответил тот. – Что ж… здоровы будьте, Никита Владимирович!

– Но… какими же судьбами? Откуда ты здесь?! Мишка… доктор Иверзнев писал мне, что вы… некоторым образом… в бегах!

– Так оно и есть, – Ефим слегка натянул вожжи, и тройка легко и плавно забрала влево, взметнув вихрь серебристого снега. Несколько снежинок упали на лицо Веры, но та, взволнованно глядя на мужа, даже не смахнула их.

– Стало быть, ты теперь – Иван Савватеев?

– Стало быть, так, – пожал плечами Ефим. – А чем хуже стало? По-русски – и слава богу… Второй год с Антипкой ямщиками на здешнем тракте обретаемся. Господа довольны, а прозванья наши никому не надобны. Здесь Сибирь – страна вольная!

– И бумаги в порядке?

– Комар носа не подточит! – Ефим, наконец, повернулся, и Никита увидел его ухмыляющуюся физиономию, – Да ведь и кони у нас собственные! Перед самым Николой Зимним я эту троечку на ярманке взял! Видали коренника? Чистый дьявол! Полста вёрст отмашет и только что вспотеет трошки!

– Как вам это удалось? – без обиняков спросил Закатов. – Кони стоят немалых денег! Чтобы беглые каторжане в четыре года обзаводились таким хозяйством?.. Впрочем, если не хочешь отвечать, то не нужно… Но ведь вы не зарезали никакого проезжего купца?

– И господь с вами, барин! – обиделся Силин. – Чуть чего, сейчас «зарезал», будто мы – душегубы какие… Что про меня ваша супруга подумает?

– Так это ты?.. – послышался слегка испуганный голос Веры. – Ты и есть тот самый Ефим?

– Нешто наслышаны, барыня? – усмехнулся тот, косясь на графиню нахальным зелёным глазом. «Ничуть не изменился, леший! – ошеломлённо подумал Закатов. – Где же они, в самом деле, столько денег добыли? Прокоп Матвеевич ни слова не говорил…»

– Разумеется, я слышала о тебе, и много! – радостно подтвердила Вера, сжимая под медвежьей полостью руку мужа. – Как я рада, что ты… что вы все живы и здоровы!

– Благодарствуйте, барыня… Чего нам сделается-то? – Ефим заметно смутился, без всякой нужды заорал на коренника, и с полверсты они ехали молча. Затем Закатов осторожно спросил:

– А что же твоя Устинья?

– Устька – молодцом… В больничке заводской пристроилась, вовсю докторами там командует! И ведь опять на сносях, удержу на неё нету! И Антипова жёнка при ней состоит…

– Антип женился?

– Так что сбыл я его с рук, – подтвердил Ефим. – Да и вы, я вижу, из бобылей выписались. А на кой вас сюда-то принесло, барин? Не под надзор ли, спаси Христос?.. А то ссыльных-то много здесь развелось – опосля того, как в анператора студент промазал[9]…

– Не беспокойся. Всего-навсего в гости. Ты ведь знаешь, что Михаил Николаевич теперь живёт в Екатеринбурге?

– Нет, не слыхал, – после долгого молчания послышалось в ответ. – У них же срок ещё три года назад вышел! Чего ж им в Расею-то не уехалось?

– Решил, что тут от него будет больше пользы, и вот… – пожал плечами Закатов. – Моя жена Вера Николаевна – сестра доктора Иверзнева.

Тут уж Ефим повернулся всем телом и внимательно, в упор, взглянул на Веру.

– То-то казалось мне, будто барыня мне знакомы… Так и есть. Что ж, помогай Бог, – и снова умолк надолго, покрикивая на лошадей и изредка встряхивая вожжи. Молчал и Никита.

Ефим не соврал: ещё до темноты, по розовому, искрящемуся вечерним светом снегу они прибыли на последнюю станцию перед Екатеринбургом. В бревенчатом, заметённом по самую крышу станционном домике жарко светились окна. Никита представил, что сейчас они войдут в тёплую, натопленную комнату, снимут заиндевевшие шубы, спросят самовар и ужин, а затем они с Верой до утра останутся одни в комнате. И и снова волна жаркого счастья подкатила к сердцу – нетерпеливо и горячо, как не было даже в детстве…

– Барин, просьба до вас.

Никита, вздрогнув, обернулся. Ефим стоял прямо перед ним, смотрел в упор. На мгновение Никите стало не по себе.

– Изволь. Чего ты хочешь?

– Просьба маленькая. Когда с доктором Михайлой Николаевичем свидитесь – про нас ему не говорите.

– Отчего же? – нахмурился Закатов. – Полагаю, он будет счастлив узнать, что у вас всё благополучно.