Горюч-камень(Повесть и рассказы)

— Ребята, — сказал Венька. — А ведь тут недалеко могила дяди Сигнея.

Мишка сразу же представил себе то место, где были партизанские землянки. Ему вдруг очень захотелось побывать там, на могиле своего бывшего командира.

— Пойдемте!..

И молча зашагал по орешниковым зарослям, по направлению к Кошкину колодцу. Ребята — за ним.

Вон и землянки — партизанская база! А где-то неподалеку могила убитого врагами Евстигнея Косорукого. Немного не дойдя до землянок, услышали глухое, угрожающее ворчанье. Что за наваждение! Осторожно подошли ближе и увидели собаку — шерсть дыбом, зубы оскалены…

— Да это же Динка! — воскликнул Мишка и крикнул громко: — Динка! Динка!..

Собака перестала рычать, но все еще недобро глядела на пришельцев.

— Динка! Диночка! — опять позвал Мишка. — Ну что ты, аль не узнаешь! Да Мишка я, Мишка, помнишь.

Собака, видимо, вспомнила голос мальчика и дружелюбно вильнула раз-другой хвостом, но с места не сходила. Тогда Мишка направился сам к собаке и, подойдя, погладил ее по грязной, неухоженной шерсти: «Динка! Милая! Жива!..»

Собака заскулила жалобно и потерлась о Мишкины ноги, узнала-таки.

— Как же это мы совсем забыли о ней! — засокрушался Венька. — Дядю Сигнея схоронили, а собаку-то из головы вон. Нехорошо-то как вышло! А она, оказывается, никуда от хозяина и не ушла. Но чем же кормилась?

— Значит, чем-то питалась, если жива, — сказала Варька, тоже поглаживая собаку.

— Ну, веди нас, Динушка, к своему хозяину! — приказал Мишка. — Где твой хозяин?

Собака понимающе завиляла хвостом и бросилась в молодой березняк. Пошли за ней.

Вот и могила партизанского командира: зеленый холмик, дощатый обелиск с фанерной красной звездой. Где всю жизнь работал, а потом воевал, там и нашел он свой последний вечный приют.

Ребята молча постояли у могильного холмика и, не заходя в землянки, пошли к дороге. Позвали собаку, чтобы шла с ними, но та, пробежав немного следом, остановилась, задумчиво поглядела на них. Мишка попытался вернуться к ней.

— Динка! Ну пойдем же с нами! У меня будешь жить.

Однако собака, дав себя еще раз погладить, повернулась и решительно побежала назад к землянкам. У Мишки больно сжалось сердце.

— Не стóит, ребята, все равно не пойдет.

Глава двенадцатая

ГРОЗА НАД ХЛЕБНЫМ ПОЛЕМ

Распогодилось. Поля быстро просохли, и Алексей Коновалов вывел бригаду на косовицу ячменя. Клин его протянулся до самой опушки Хомутовского леса. Косцы сложили в тень молодых дубков харчи, встали в ряд, и первые валки легли на колкое жнивье. Ячмень уродился высокий, а прошедшим дождем и ветром немного прибило и спутало стебли — косить было трудно, Стебли застревали в зубьях крюков, сорились на прокосах. Но косить надо, иначе пройдет день-другой, и зерно потечет на землю. И люди, кончив длинный гон, не отдыхая, начинали другой.

Мишка с Венькой шли рядом, ревниво взглядывая временами, у кого лучше получается валок. Над полем— ни ветерка. Жарко, душно. Бригадир тревожно посматривал на небо: вдали, за Таборами, собиралась туча.

— Парит перед дождем, — не вытерпел, поделился он с косцами своим опасением. Алексей не знал, куда себя деть. До войны он также вот шел в ногу с косцами— любил эту мужскую нелегкую работу. «Чудно! А сейчас вон бабы косят, а я, мужик, хожу, неприкаянный, как журавль по болоту. Может быть, когда протезы приделают, и я смогу работать!..»

Не прошло и часу, как с запада потянул свежий ветерок. Туча, еще недавно бывшая просто большим облаком, фиолетово густела, медленно и неотвратимо надвигаясь в их сторону. Вот на разгоряченные спины косцов упали первые прохладные капли. А вскоре на поле опустился косой проливень. Люди, оставив крюки на прокосах — в грозу стальные косы опасны вблизи, могут притянуть молнию — со всех ног бросились под деревья.

Мишка с Венькой прижались к шершавому боку дубка, и стало вроде спокойнее и уютнее.

Дождь хлестал, завихряясь крепчающим ветром, молнии грозно высвечивали клонящийся до земли ячмень, сшибаясь и перекрещиваясь в небе яростными кавалерийскими клинками. С треском раскалывалась над головами черная хмарь. Люди промокли до нитки, все продрогли от холода. Домнуха Горохова крестилась и шептала молитву.

Вдруг на глазах у косцов ослепительный клинок молнии вонзился в стоящий посреди некошенного ячменя могучий дуб и раскроил его надвое. Дерево вспыхнуло гигантским костром, и огонь, поддуваемый ветром, перекинулся на клонящийся до земли ячмень.

— Хлеб горит! — крикнул кто-то. И все, не сговариваясь, ринулись туда, где трещало пожираемое огнем дерево. Сбросили с себя пиджачки, кофты и стали ожесточенно сбивать пламя с колосьев.

— Держитесь подальше от дерева! — остерег Алексей, затаптывая ползающие по земле языки пламени…

Не заметили, как утих дождь. Гром рокотал уже где-то за Домовинами. Дуб догорал, обугленные сучья вздымались вверх, словно обрубки искалеченных человеческих рук. Аспидко-черным прогалом зияла вокруг него выгоревшая в хлебах проплешина.