Горюч-камень(Повесть и рассказы)

— Ну, братцы, быть бы беде, не случись мы тут! — сказал измученный борьбой с огнем бригадир. Возбужденные и утомленные косцы брели к опушке леса, стряхивали с веток обильные дождевые капли себе на лицо, смывали пепел.

— Видно, мы чем-то прогневали бога, — проговорила Домнуха Горохова. — Никак не везет нам…

Умывшись, собрали косы и тронулись в обратный путь, к Казачьему…

А в село в это время въехала на постой новая, механизированная часть. На улицах и в проулках стояли, остывая от похода, вездеходы, автомашины, мотоциклы. Сновали бойцы с котелками.

Мишку и Веньку встретил на улице Дышка, в закатанных до колен штанах.

— Ну и шила понаехала! Дивижия, а может, и шелый полк!

— Чудак! — засмеялся Мишка. — Полк-то меньше дивизии!

— А шего это вы такие гряжные, как жамажуры?

— Пожар, Витек, тушили: хлеба от молнии загорелись.

Тот лишь молча покачал головой, огорчившись то ли от того, что хлеба горели, то ли потому, что его не было там, на поле.

Расквартированная в Казачьем часть направлялась на фронт. Несмотря на краткость отдыха, командир решил помочь колхозникам в жатве. Десятка два бойцов вышли наутро на просохшее от вчерашнего дождя ячменное поле, — женщины уступили им свои крюки, а сами стали вязать снопы и ставить их в крестцы. Столько же бойцов работало и на току. Раздевшись до пояса, они, истосковавшиеся по любимой работе, так подкидывали снопы к молотилке, что только свясла трещали. Зерно провеивали на ветру деревянными лопатами и тут же сыпали его в осьминные мешки. К обеду на току уже возвышалась целая баррикада из мешков.

Алексей летал, как на крыльях: он радовался, словно дитя, такому неожиданному обороту дела и уже примеривался к тому, чтобы воспользоваться еще и военными машинами для вывозки хлеба по госпоставкам на ссыпной пункт. «То-то Луша порадуется! Надо как-то съездить в город, проведать ее. Заодно и о протезах узнать…»

А вечером на Крестах, где дороги расходятся на четыре стороны, захороводилась, как в былые времена, «матаня», простенький деревенский танец. Боец-гармонист бесшабашно наяривал на принесенной кем-то из женщин мужниной гармошке. А девчата, положив загорелые руки на желанные плечи кавалеров, упоенно танцевали. Кланька Голосёнка, прозванная так за звонкий голос, запела:

Я пою, пою, пою,
Пою по-соловьиному.
Я днем по вечеру скучаю,
Вечером — по милому.

Ей тут же отозвалась подруга — Шурочка Афонина:

Я иду, а милый пашет
Черную земелюшку.
Подошла я и сказала:
«Запаши изменушку!..»

Красива она была, Кланька Голосенка! Многие парни заглядывались на ее волнистые русые волосы, на статную фигурку. И сейчас не один боец провожал ее взволнованным взглядом. До войны она дружила с Алексеем Коноваловым, а когда он ушел на фронт, долго не унывала и завела себе ухажера — тракториста из соседней деревни, пахавшего в их бригаде зябь. Но и тот вскорости ушел на войну, и Кланька, как говаривали бабы, осталась на бобах. Когда пришел Алексей из госпиталя, ему все рассказали о неверности Голосенки.

…Бередила души заливистая гармоника, летела пыль из-под ног танцующих пар. Давно не было на Крестах такого гульбища. И старухи, опираясь на палки, пришли поглядеть на «матаню», вспомнить свою невозвратную молодость.

— Сходил бы тоже на улицу, — уговаривала Коновалиха сына. Но тот молча сидел за непочатой кружкой молока, не ел и не вылезал из-за стола. Что думал этот искалеченный войной человек, встретивший всего лишь двадцать первую весну! Может, видел он себя, довоенного — с обеими руками, полного сил и веселья! А может, вспомнил своих боевых друзей, кому уже никогда не услышать ни гармони, ни девичьих частушек!

А «матаня» шумела в полном разгаре. Заиграли веселого «колчака», и бойцы пустились в пляс, вытягивая из толпы упирающихся для вида девчат. Первого гармониста сменил другой — среди бойцов их было немало. Плясуны выделывали такие коленца, что девушки покатывались со смеху, а старушки только покачивали головами.

— Мишк, а Мишк! Пойдем к дяде Алексею. Что-то его не видно, — сказал другу Венька.

Ребята вылезли из толпы и пошли к Коновалихиному дому. С крыльца увидели в освещенное окно сидящего за столом бригадира.

— Дядь Лень! — тихонько стукнув в окно, позвал Мишка.

Тот обернулся на стук.

— Дядь Лень! Это я с Венькой.

— Заходите.

Те вошли в хату.

— Ну, чего вам?

— Пришли за тобой. Пойдем на «матаню».

— Не хочется, ребята. Нечего мне там делать…

— А знаете что? — встрепенулся Венька. — Пойдемте к нам на сеновал, а?

— Пройдись, пройдись, Лексей, хоть куда-нибудь! Ну что ты душу себе рвешь, — поддержала ребят Коновалиха. — Не такие еще бывают калеки. Жить-то надо! Ты ж еще молодой…

Алексей нехотя поднялся из-за стола: «Идемте».

Они лежали на сеновале и молчали. В открытую дверь отчетливо и чисто доносились звуки гармони и девичьи припевки. Ребята жалели бригадира, им было понятно его чувство: доведись и до них такое — затоскуют.