Горизонт событий

«Макиавелли тут как раз и ни при чем, — подала голос Надя. — Когда ему, обреченному на полуголодное существование, предложили служить французской монархии, он ответил: «Предпочитаю умереть от голода во Флоренции, чем от несварения желудка в Фонтенбло». — «Вот, — недоуменно развел руками Аркаша, — вот пример очередного пересмотра истории в партийную пользу. Мы-то думали, дело ограничится декабристами, а оно шагнуло за пределы родины в далекую Италию. Помните, нас учили, что макиавеллизм — явление в высшей степени отрицательное, а Надя хочет сказать...» — «Это вопрос времени, — видя, что Надя умолкла и отвернулась, начинает объяснять Слава. — Время актуализирует исторические фигуры». — «Понятно, — глубокомысленно кивает Аркаша. — История всегда является заложницей современной эпохи. В истории первой русской революции лейтенант Шмидт — героическая личность. Историки носились с ним, как папа Карло с поленом: тут тюкнут топориком, там пройдутся рубанком, но попутно с него снимут кое-какие фактики, например, что наш лейтенант был офицером так себе, без царя и твердых знаний в голове, мечтал о громкой славе, на славный крейсер «Очаков» попал по протекции родного дяди. Революция Шмидту была по барабану, хотелось прогреметь на всю Россию. Но большевикам понадобился герой — и тогда явилась поэма Пастернака, запечатлевшая его буревестником... А потом произошла новая революция, новая пересортировка документов в архиве, и выяснилось, что Шмидт вообще был психически нездоров, Ленин и Троцкий — психически нездоровы, Дзержинский вообще больной человек... Спрашивается, что делать?.. Как что делать? Вызывать грузовики с тросами, валить чугунную куклу с постамента... Но тут выясняется, что памятник пустил корни в Лубянскую площадь, и они сплелись с силовыми кабелями под постаментом... Значит, надо ставить его обратно, партия поклонников поверженных репутаций снова сортирует документы и выясняет, что Феликс, сидя в тюрьме, каждый день выносил на своем горбу в тюремный дворик на прогулку умирающего товарища, отчего прежде времени надорвал сердце, и что он, как самый рядовой чекист, не имел чайной заварки и пил крутой кипяток... И все, глядишь — суд сердобольных присяжных выносит оправдательный вердикт». — «Так что, это нормально, что историю все время переписывают?» — не унимается Филя. — «А что тут такого, — с интересом выслушав Аркашу, откликается Слава. — Астрономию тоже переписывают... Скиапарелли утверждал в прошлом веке, что Меркурий, как Луна и Земля, всегда повернут к Солнцу одной стороной, а потом выяснили, что это не так. Галилей убеждал, что Млечный Путь — это скопище далеких звезд, а потом догадались, что в этот звездный остров входит наше светило». — «Но зато открытие Коперника, что Земля вращается вокруг Солнца, никто не опровергал, — подхватывает Аркаша, — тогда как исторические фигуры то заходят за тучку, то снова сияют... Нет-нет, тут имеют место всякие партийные фокусы». — «У власти сейчас ваша партия», — напоминает Слава. «На поверхности — наша, по сути — ваша», — резюмирует Филипп. «Ничего подобного. Наша партия ваших реформ не затевала». — «А ты что скажешь, Надя?» — поворачивается к Наде Аркаша. «Мой брат путешествовал к Северному полюсу, — вдруг громким голосом говорит Надя. — Недавно он написал мне из Анадыря, что там нет никакого времени, а есть одни льды. За этим столом меридианы здорово растянуты, поэтому здесь, как во всяком теплом месте, заводится история, а там ничего этого нет... Одни льды. Настанет потепление, они все стронутся с места и поползут на нас, как это уже однажды случилось...»

После ее слов возникает неловкое молчание. Аркаша делает встревоженное лицо и показывает глазами Асе, чтобы она увела Надю из-за стола, раз уж та заговорила о погибшем брате и северных льдах.