Ситуация осложнялась тем, что в 1933 году уже в четвертый раз объявляли о дефиците бюджета, сначала с шести миллионов убытки увеличились до шести миллиардов, потом с шести миллиардов до сорока пяти. Долг страны беспокоил экономистов, те пугали политиков, которые, в свою очередь, пеняли гражданам. Чтобы положить конец этой череде тревог, следовало найти деньги там, где они есть. Карманы налогоплательщиков оставались самым доступным местом, но ассоциации, выступающие против налоговой системы, проявляли небывалую активность, что очень беспокоило Альфонса.
– Против налогов всегда выступали, – ответил Шарль. Он и сам когда-то за это ратовал.
Была суббота. Под предлогом занятости в работе комиссии на ухаживания Альфонс выделял лишь один вечер в неделю.
Суббота была «днем свиданий с Альфонсом». Девушки никогда не разлучались, никто не мог понять почему.
На самом деле перед дочерями Шарля стояла ужасная дилемма. Они не могли решить, кому из них выходить за Альфонса. Жасинта не оспаривала права Розы как старшей, но однажды вечером в их общей спальне заявила, что в один прекрасный день молодой человек станет министром и, возможно, кем-то поважнее, а ей лучше дается английский, чем сестре, особенно
Они отправились в Лувр, где обе сестры, которые специально подготовились, но перепутали «Мадонну с Младенцем» Боттичелли с одноименным полотном Бальдовинетти, пустились сумбурно анализировать не ту картину.
На следующей неделе девушки передумали. Теперь им казалось, что лучше за Альфонса пойдет Роза, потому что тот, будучи единственным сыном, захочет только одного ребенка, а Жасинте хотелось намного больше – как минимум шесть (в некоторые дни и девять).
Альфонс разницы не заметил.
После случая с посылкой, содержащей ценные лопасти, Жубер подвел противоречивые итоги. Плохой новостью было то, что он потерял почти двести тысяч франков. Хорошая новость – они опаздывают всего на десять дней. Он поздравил себя с тем, что сумел сохранить хладнокровие и не провел потери как «официальные», хотя на самом деле ему просто-напросто не хватило на это смелости. Все снова становилось возможным. Дожидаться результатов не стали и в начале сентября объявили публичные испытания, куда он пригласил членов «Французского Возрождения», всю прессу и правительство. Собирались продемонстрировать, что все сделано превосходно, что можно переходить к изготовлению первого в истории турбореактивного двигателя. Что не пройдет и восьми месяцев, как в небо Франции взлетит первый в мире реактивный самолет.
Наконец-то показался свет в конце туннеля.
Члены правительства под предлогом неотложной работы послали вместо себя чиновников рангом ниже. Жубер и бровью не повел. При первом же успехе они приползут за результатами.
Предприятия, которые бросили на это дело много специалистов и денег, подтвердили присутствие, но не скрывали своего скептицизма. Журналисты, жадные до эффектов и напряженных моментов, готовились прибыть в большом количестве.
Жубер чувствовал себя на коне. Разве он когда-нибудь сомневался? – спрашивал он себя, забывая о минутных слабостях, которые теперь в его глазах ничего не стоили.
В мастерской царила деятельная атмосфера – как перед премьерой: заканчивалась работа, которую когда-то начали на подъеме, с уверенностью, бывали и тяжелые дни, но теперь дело решительно шло к успеху.
Получив письмо от Поля, Соланж позвонила. Из Мадрида. Консьержка поднялась к ним в плохом настроении: «У меня тут не почтовое отделение!» Поль отказался ответить, и она спустилась к себе также в плохом настроении: «Я вам не телеграфистка!»
В течение месяца Соланж забрасывала Поля письмами и подарками, нотами, пластинками, афишами, все это можно было определить по форме свертков. Но он не вскрывал посылки. Влади каждое утро смахивала с них пыль, приговаривая:
– Szkoda nie otworzyć tej przesyłki… W środku mogą być prezenty, naprawdę nie chcesz otworzyć?[36]
Поль отрицательно качал головой. Ему бы следовало их выбросить, но это было выше его сил. Он вел себя как отвергнутый любовник, который решился на расставание, но какая-то часть его еще этому противилась. Фотографии Соланж по-прежнему украшали стены, но он больше не слушал ее пластинок. Понимая, что Полю необходим любой предлог, любое оправдание, Влади продолжала настаивать:
– Skoro nie chcesz otworzyć, uprzedzam cię, że sama to zrobię![37]