Горизонты

Молотьба — работа компанейская и нелегкая. Малосемейным не управиться, и частенько для работы объединялись две-три семьи. К нам всегда приходила молотить моя кума Катя. После уроков я сразу прибегал на гумно и видел там перемены: вместо хлебных скирд высились огромные стога свежей соломы. Мы, ребятишки, любили делать в стогах норы. Уткнешься, бывало, головой в мягкую яровую солому и начнешь разгребать ее руками, пока не вылезешь на другую сторону стога. Особенно нравилось нам, когда соломой доверху набивали сараи. Тут уж мы были полными хозяевами. Правда, норы делать было страшновато и рискованно, да разве мальчишек удержишь?

Но чтобы потеряться, такого ни с кем не случалось, а если кто и попадал в беду, его разыскивали сами же мальчишки и вытягивали за ноги.

В соседней деревне в тот год появилась первая в округе молотилка. Приобрел ее черноволосый кузнец Мякишев, понимавший толк в машинах. Он молотил не только у себя, но и у соседей. Мы не раз бегали смотреть на молотилку и каждый раз удивлялись, как ходко она обмолачивает снопы. Ходят две лошади в приводе и крутят железное колесо, а кузнец в больших черных очках стоит у столика и быстро сует в прожорливый гремящий барабан сноп за снопом.

Заглядывал на гумно к кузнецу и мой отчим. Дома он не мог нахвалиться молотилкой, не раз говорил, что теперь у мужика вся надежда на машины.

В тот год Мякишев задумал выселиться на Столбовую гору — на хутор. От него заразился этой мыслью и отчим. Придет, бывало, домой и начнет расхваливать привольную хуторскую жизнь. Поля и пастбища, грибы и ягоды — все кругом под окошком, и все твое. Однако домашние отчима не поддерживали. Первой возразила бабушка:

— Со своей-то печи да поеду… Выдумали с Мякишем тоже. Пусть едет один к волкам.

Не соглашалась и мать, да и мне не хотелось уезжать из Купавы куда-то в лес…

С наступлением холодов изменилась у нас дорога в школу. Мы теперь ходили не Кринками и не камешником, а по льду — рекой.

Хотя река все еще не встала, но возле берега уже давно появился тонкий прозрачный лед. Он под ногами потрескивал, но нас с Колей держал. Мы знали еще по нашему озеру, что осенний лед пугает, однако, он крепок и не опасен.

Мать сшила из старого овчинного кафтана маленький, по росту мне, черный кафтанчик со сборками сзади, какие носили в деревнях все мужики. В нем было тепло, он плотно облегал грудь, а длинные полы согревали колени. Нахлобучив на глаза черную, колпаком, шапку, я и впрямь походил на мужичка. У Коли широкополое зеленое пальто, в нем — не так тепло. Из дому мы обычно выходили рано, надо же дорогой побегать. У Кирпичной спускались под берег и выбегали на звонкий прозрачный лед. Под ним отчетливо видно, как ходит рыбья молодь. Бывало, показывалась и крупная — по четверти и больше. И разные водоросли подо льдом видны, и ракушки… Смотришь и удивляешься, как в своем зеленом царстве просторно живут рыбы. Я подолгу разглядывал их, фантазировал: вот большая рыба — это, должно быть, бабушка, вот поменьше ее — отец и мать. А вот и малыши, их дети. Ходят они стайкой, тоже в училище, наверно, собрались. Шепну им что-нибудь, а они и не шелохнутся, крикну погромче, а они, пучеглазики, ни с места. Как за стеклом сидят, ничего не слышат и никого не боятся. Коля — тот уже около кустов промышляет, он не любит попусту рассматривать, а охотится за рыбками. Он умеет ловить, привык на озере. А я не люблю, зачем же глушить мальков-то?

Однажды ночью выпал снежок и тонким, сверкающим на солнце слоем припорошил лед. Я радовался, что рыбке сейчас безопасно. А идти по льду все равно было по-своему интересно. Я взял длинную палку и начал рисовать на снегу. Сначала рисовал, конечно, Урчала. Нарисую два кружка, один большой и продолговатый, другой — маленький. Маленький — это голова. К нему приделаю торчком уши. А к большому кругу пририсую четыре ноги и колечком — хвост. Уши и хвост, мне казалось, получались как настоящие.

Потом, когда надоедало рисовать Урчала, я принимался выводить на снегу разные узоры.

Коля тоже что-то чертил свое. Он рисовать собачек не умел, а больше выводил угольнички, квадратики,, кружки. Это он опять научился у своих братьев. А мне поучиться не у кого, вот и рисую все одно и то же — Урчала да узоры. Узоры еще на стеклах бывают. Те морозные, но красивые.

Увлекшись своим занятием, я не заметил, как отошел далеконько от берега. Вдруг подо мной лед затрещал, кругом пошли по нему лучики. Я повернул к берегу, да уже поздно: лед выгнулся, осел, и я оказался в воде.

Хорошо, что было неглубоко. Я карабкался, но сразу выбраться на лед не мог. Только схвачусь за край припая, как он обламывается. Полы моего кафтанчика растопырились и прикрывали полынью с обломками льда. Я испуганно закричал.