Горизонты

А бабушка, как мне показалось, будто помолодела, сидела в платке и улыбалась.

— Нравится ли? — спросил я, довольный, что привез подарок ей по душе.

— Еще бы не нравился. Не верится, что и дожила до такого подарка…

— Штабеля-то, говорю, выше домов. На валюту пойдут! — торопился все сразу высказать я.

Оглянулся, а тут в избе и мать стоит. Сестра уже сбегала за ней.

Мать обняла меня, заждалась, мол.

А я и к ней с подарком в руках.

— Вот тебе, мама, на платье.

Мать поблагодарила и стала торопиться с самоваром.

— Не вызвала бы, еще работали, — не утихал я. — Теперь, слышь, идет премиалка…

— Ты уж все знаешь, как большой.

— А как же не большой, — сказала довольная бабушка. — Вон сколь накупил…

— Это еще не все, — ответил я и, взглянув на отчима, который вошел в избу со свертками в руках, воскликнул: — Тут еще подарки!

— Ну и ну, — качала головой бабушка и все время от радости вытирала рукой глаза. — Смотри-ко, вместе стали зарабатывать…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1

Осинов-городок маленький, и называют его не селом и не городом, а именно городком. Осинов-городок… А для меня это был самый большой город.

Как-то мать сказала, что мы завтра понесем в городок свои документы: мое удостоверение об окончании школы первой ступени, метрику, в которой сказано, когда и где я родился, и справку о нашем «богатстве». А богатство у нас такое: дом, лошадь, корова, три овцы. Семья — шесть человек. Вот и все — середняки. «С такими документами куда угодно должны принять», — думал я, Но все же побаивался: кто знает, как еще в этом городке посмотрят на меня.

Утром меня нарядили: белая рубашка, костюмчик из чертовой кожи, сапоги. Их вечером я смазал дегтем, и они были совсем как новенькие. Только пахли сильно. «Ничего, ветром обдует», — успокаивал я себя.

— Толсто ли знаешь-то? — провожая меня, спросила бабушка.

— Чего же не знать: читаю ходко, пишу без ошибок. Документы вон какие… иглой сшивал.

— Ну, смотри, парень, не прохвастайся. Войдешь, так поздоровайся с учителем.

— За ручку, или как?

— Мать скажет как. Не бахвалься, говорю…

Дорога до Осинов-городка неблизкая. Хоть и вышли из дома рано, а к обеду дошли только до Пожара. Жившие там две тетеньки, мамины сестры, угощали нас, разглядывали меня.

— Дедушка-то бы теперь посмотрел, — как обычно при встрече со мной, с сожалением сказала тетя Лида. — У него все девки были. У меня тоже людно их…

Я проголодался за дорогу и, не слушая тетеньки, аппетитно ел за дедушкиным столом.

— У нас ведь полдеревни собирается в школу поступать, — заметила старшая тетенька. — С весны хлопочут уж…

— Не опоздал ли, Аркашик?

— Нагоню.

Все рассмеялись, только мать немного погрустнела. Я понял, что сказал невпопад.

— Раньше бы надо, да все работа, — словно оправдываясь, промолвила мать. — Не поступит, так и дома посидит.

— Поступлю, поступлю, — заверил я.

— К дяде Лене сходим, хоть документы передаст в надежные руки, — сказала мать и, встав, заторопила меня.

Осинов-городок, верно, не Купава, даже не Пожар. Я тут немного растерялся и, вспомнив бабушку, подумал: «А толсто ли я знаю, чтобы учиться в таком городке?»

Дядя Леня, дальний родственник, как я заметил, служил в самом большом доме. Мы зашли к нему.

— Поговори, Леонтий, с кем надо, — попросила мать. — Чтобы документы-то в надежные руки попали… А там уж пусть сам, как надо, учится… Дескать, без отца вырос, куда же парнишку деть… поучить, мол, надо бы.

Я шел рядом с дядей Леней по деревянным, промытым дождем мосткам.

Дядя Леня был высокий и стройный, в гимнастерке, подпоясанной ремнем. Он все меня о чем-то расспрашивал. И я опять обрел в себе уверенность и подумал: «Чего же мне бояться?»

Мы подошли к двухэтажному зданию школы. Утром шел дождь, и я забрел в лужу, долго и старательно мыл сапоги. Потом мы с дядей по узкой и крутой лестнице поднялись к заведующему школой.

Высокий прямой старик стоял у стола. Голова гладко выбрита, усы, как у моржа. Строгий воротник френча из серого сукна подпирал подбородок. Я удивился: почему-то очки у него были подняты на лоб.

— Вот, Павел Никифорович, привел к вам воспитанника, — сказал дядя Леня и подал ему документы.

Павел Никифорович, опустив очки на глаза, полистал мои документы, потом снова поднял очки на лоб, оглядел меня цепким оценивающим взглядом. Я потупился — и ужаснулся: с моих сапог на пол натекла лужица воды. Я потоптался, стараясь закрыть сапогами несчастную лужицу, но от этого она стала еще больше. От смущения у меня загорели уши, вспыхнуло огнем лицо.

— Таблицу умножения знаешь? — спросил строго заведующий и потеребил пальцами свой рыжеватый свисавший ус. — Девятью восемь сколько будет?

— Семьдесят два.

— А восемью девять?

— Столько же…

— Ну ладно, экзамены покажут, — и, снова сдвинув на глаза очки, что-то пометил карандашом на моих документах.

А я, словно прилипнув к полу, все еще стоял в своей лужице и грустно думал: «Все пропало».

2