Горькая полынь моей памяти

  Создал личный кабинет на сайте банка, показал, как делать переводы. Дамир тогда много рассказывал, объяснял, заставил своей рукой записать на листочке пароль от интернет-банка… Эля так ничего и не сделала, не открыла счёт на своё имя, не перевела себе деньги со счёта Дамира. Он ругался, она смеялась, а потом совсем перестала о деньгах думать.

  Пришло время задуматься. Если счёт на имя Дамира – он может заблокировать его. Да, пока там была приличная сумма, больше двухсот тысяч рублей. Правда, Дамир говорил, что это «на шпильки», но для Эли деньги были громадными… Не успеет она снять – не будет у неё денег.

  Покидала без разбора вещи в пакет, потом разберётся, надо или нет. Схватила украшения, подаренные мужем, раз подарил – значит её. На кухне, на столе, лежала банковская карточка эби… Эля цапнула её, оглядываясь, и выскочила за дверь.

  Было ли стыдно? Было!

  Эби всегда была доброй с женой внука, за грибами с ней осенью ходила, расспрашивала про север, ягоды, деревянные церкви, реки. Советовалась, как лучше солить грибы… Мол, она редко ими занималась, а Эля из Архангельска, должна знать. Ох и значимой себя тогда чувствовала девушка. Она умела то, чего не знали Файзулины!

  Только, если Дамир заблокирует счёт, Эля останется совсем без денег, не то что на билет и жизнь, на еду не будет. Эби голод не грозит, она с этой карточки только конфеты внукам покупает… а Эля рискует.

  Рванула на себя дверь и сбежала в своё несчастливое будущее.

Глава 46

Дамир. Прошлое. Поволжье

  По приезду Дамир нашёл свою комнату в том же состоянии, как перед отъездом в Штаты, будто и не было в его жизни Эли. Ни единого напоминания, ни одной вещицы, волоска, пылинки. Она прожила в этой комнате больше полугода, не оставив после себя даже аромата. Впрочем, горечь напомнила о себе в первую же ночь под крышей родного дома. Дамир задыхался, судорожно хватал воздух ртом, как рыба, выкинутая на раскалённый песок. Простыни жгли тело, темнота резала слизистую глаз, а горечь – носоглотку. Он рванул из комнаты, как из пекла, долго бродил по якобы спящему дому и лишь под утро забылся рваным сном на широком диване в зале, накинув на себя куртку.

  Позже пришло понимание болезненной необходимости разобраться в ситуации, узнать, что происходило в то время, когда его лишили главного – доверия со стороны женщины, которую он любил всем своим существом.

  Благие намерения, отправившие в ад целую семью, проживающую на берегу Волги в доме из огнеупорного кирпича.

  Намерения матери читались проще всего. Противница абортов, перенёсшая выкидыш, а затем годы бесплодия, не могла смириться с необходимостью избавиться от проблемной беременности. И не пыталась. Каким образом она убедила Элю не делать аборт, убеждала ли? Оказалось – убеждала. Жестоко, бескомпромиссно. Один из свидетелей той битвы жил на заднем дворе, принося мышей и ящериц к воротам гаража. Серый, с чёрными продольными полосами и пушистым, уже ободранным в первых боях хвостом.

  Винить мать за убеждения? Молчание? Упрямство? Даже жестокость? Сохранила бы она семью, будь слабее, менее упрямой, решительной, порой резкой в суждениях, со своей системой ценностей, координатой принципов? Дамир больше не мог никого винить. Всё сложилось так, как сложилось.

  Намерения отца были более очевидными, прагматичными и, в общем-то, максимально понятными Дамиру. Сын должен был пройти стажировку после обучения в Штатах, вернуться в положенный срок, с необходимым багажом знаний, и действовать, согласно обстоятельствам. Ходы были заранее просчитаны Файзулиным-старшим, грезившим политической карьерой. Или в нужное время он передаёт бразды правления своим бизнесом старшему сыну, или Дамир получает тёплое место на государственной службе, открывающей большие возможности для всего клана.

  – Чем бы ты помог? – в раздражении кинул отец. – Профукал бы все возможности, какие были – вот и вся помощь.

  – Моя жена не должна была проходить через это дерьмо одна.

  – Твоя жена не должна была рожать не от тебя, – отрезал отец. – Телефон у неё никто не отбирал, если не звонила, значит, было что скрывать.

  И в этом была сермяжная, горькая правда. В этом же крылся основной вопрос, мучивший много лет Дамира – почему она молчала?.. Ответ лежал на поверхности, как свежая рана от укуса ядовитой гадины, пока активный фибриллогенез не завершился окончательной трансформацией рубца.

  Тим был рождён не от Дамира, об этом красноречиво говорила группа крови младенца, как и слова заведующего того самого отделения патологии новорожденных. Дамир отлично помнил всё, что слышал про него и Элю. Но ещё он отлично помнил свою жену, спящую на их семейной кровати, с пугающей чернотой под глазами. Он не ручался за нравственный облик Эли, но был почти уверен, что замотанный работой врач не станет вступать в сомнительную связь с матерью собственного, медленно погибающего пациента, страдающей от послеродовой депрессии.