Горькая полынь моей памяти

  – Стоп! Просто заткнись, нахрен, – не выдержал Дамир, поняв, о чём она лепечет. – Не знаю, кто тебе и что наговорил, слушай меня внимательно, – посмотрел в мелькающий васильковый страх. Она боялась, по-настоящему, всерьёз. Кулаки сжала, напряглась, натянулась, как струна, дунь – лопнет со звоном. – Тот счёт мы открывали вдвоём, это наши деньги, твои.

  – На твоё имя!

  – Эля, у тебя был не один месяц, чтобы открыть счёт на своё имя, перевести все деньги туда. И даже с учётом того, что ты этого не сделала – это твои деньги. Какого… – он с трудом опомнился, что в квартире ребёнок, одёрнул себя. – Твои. Деньги. – Выдохнул.

  Про злополучный счёт Дамир вспомнил не сразу. В то время он не помнил собственное имя, о незначительной сумме даже думать не хотелось. Пустое. Бессмысленное. По возвращению узнал, что деньги сняты через два дня после побега Эли. Узнал город, в котором производилась операция. Дамир помнил, как сидел у стеклянных витрин банка и оглушённо думал о том, что они разошлись, разминулись на несколько часов и целую жизнь. Представлял, как вернётся, найдёт жену, скажет… Что он скажет?

  Дамир не хотел искать правду, узнавать больше и больше о женщине, которую любил. Потонуть в пучине грязи, окружающей её, извлекать крупицы правды из потоков лжи, фальши, дерьма, каждый раз обрушивающихся на него при упоминании имени «Элеонора».

  Эля… Эля… Эля. Эля!

  Спустя несколько месяцев он закрыл счёт и развёлся с безвестно отсутствующей в одностороннем порядке, по решению суда.

Глава 50

  Дамир. Наши дни. Южное побережье

  – Мы можем уехать? – прозвучало набатом, пробежало по позвоночнику Дамира, осело в желудке невыносимой болью, на грани с отчаянием.

  Что он мог ответить? Нет! Они не могут уехать. Не отпустит, никогда.

  «Не открывай, храни секрет, будь хорошей девочкой для всех. Закрой все чувства на замо-о-ок», – послышалось пение Серафимы из гостиной, и тут же – восторженный детский писк.

  Могут уехать? Дамир не вкусил сладости детского смеха, не узнал, кто такие Олаф и Свен, не напитался рыжеватыми косицами и открытым васильковым взглядом. Он не надышался горечью, не пропитался ею насквозь, на клеточном уровне.

  Запретить? Она сбежит, оставив сотни вопросов без ответа. Согласиться? Рванёт раньше, чем он успеет произнести слово «Да».

  – Можете, – наконец, выдавил из себя. Заболели суставы, заломило виски, должно быть, так чувствует себя наркоман во время ломки. – Но я прошу остаться до вечера, – Дамир чувствовал тремор собственных рук, как при абстинентном синдроме. Если Эля его яд, он готов пить его вечность.

  – Зачем? – она с подозрением смотрела на собеседника, переступая с ноги на ногу, крутя в руке приглянувшуюся чашку – Дамир привёз из Чехии дешёвую безделушку, купил в киоске для туристов.

  – Серафиме нужен отдых, – ответил первое, что пришло в голову.

  Ребёнку необходим отдых, режим дня и здоровое питание. Стоит ли бросать подобный аргумент хорошей матери? Серафима на удивление спокойная малышка, рассуждающая, открытая миру, не испуганная, не видевшая зла от взрослых. Такими дети растут в полных, любящих семьях. Эля – безрассудная, до бесячего глупая и абсурдная, – воспитывает малышку в безусловной любви.

  – Да, – согласилась она, прикусив губу.

  Он почувствовал боль. Из женской губы сочилась кровь, а больно стало Дамиру. Сделал шаг вперёд, Эля подпрыгнула со стула, отступила на шаг, замерла, отвернулась. Зажмурилась, как перепуганный ребёнок в процедурном кабинете при взятии крови.

  Дамир привлёк к себе Элю, аккуратным движением, как пугливую пташку, спрятал в кольцо рук, чувствуя ладонями напряжённые мышцы плеч, спины, шеи. Погладил с осторожностью сапёра, чтобы не вырвалась, не убежала, не рванула в неизвестное. Хотелось защитить, спрятать, уберечь от всего мира и от неё самой – от глупых мыслей, наверняка роящихся в хорошенькой головке, от злых слов, застывших на пухлых, манящих губах с капелькой крови.

  – Всё будет хорошо, – мужской шёпот был хриплым, словно чужим. Дамир удивился, услышав звуки, издаваемые его же голосовыми связками. – Всё будет… – слова терялись в аромате горечи, колкой боли, головокружении. В упругой мягкости груди, прижавшейся к нему, в резком женском выдохе, опалившем грудную клетку. – Всё будет.

  Он наклонился, оставил лёгкий след поцелуя на щеке, едва сдержавшись от резких движений, прикоснулся губами к полупрозрачному уху и замер, с наслаждением ощущая, как расслабляется в его руках Эля. Минутная передышка?

  – Мы поговорим вечером, хорошо?

  – О чём поговорим? – услышал невнятный писк.

  – Обо всём. Расскажешь мне всё, что произошло в тот год? – на всякий случай прижал к себе покрепче, будто женская фигурка может раствориться в его руках, растаять, как эфир, без следа, не оставив после себя и горечи на губах.

  Дамир не был уверен, готов ли услышать всё, любую неприглядную правду об Эле. Не уверен, что сможет принять любую правду… Но и гадать, строить предположения, пытаться разобраться, что в голове и сердце синеглазой поморочки, однажды ворвавшейся в его жизнь, он больше не хотел.