Горькая полынь моей памяти

  Он, как хренов вампир с обсыпанным мукой лицом – кто бы вспомнил, как звали парня, – боролся сам с собой, чтобы не вцепиться в гладкую кожу на шее, не дёрнуть на себя это тело, вряд ли способное сопротивляться. Развернуть к себе лицом, скользить алчущими движениями языка по ключичным впадинам, по выемке между грудей, так не подходящих тонким рукам, торчащим ключицам и узким плечам. Гладить бедро, отыскать родинки, ускользающие под бельё, прячущиеся в укромном месте.

  Туман из горечи заволакивал глаза Дамира, его сознание, сердце, он едва дышал, боялся пошевелиться. Застыл, как каменное изваяние, опасался любого движения, звука, шевеления воздуха. Дуновение ветра – и он не справится с напряжением, взорвётся, разлетится на квинтиллион частиц, разнося и этот дом, и город, и море на атомы.

  – Готова? – Дамира вывел из провала в сознании голос Эли, всё такой же порочно глубокий. Она обращалась к дочери, а Дамир вздрогнул.

  – Да! – взвизгнула Серафима, подпрыгивая на диване, натягивая колготки.

– Спасибо тебе, – Дамир не сразу понял, что говорила Эля, он видел шевеление манящего рта, понимал, что из него вылетают звуки, но не слышал. Оглох, контужен, одурманен. – Мы пойдём.

  – Куда вы пойдёте? – он быстро пришёл в себя, уже жалея о собственных словах. Пусть идут. Не его женщина, не его ребёнок, не его ответственность. – Дом, который ты снимала, снёс сель.

  – Я знаю, – Эля посмотрела на него, как на юродивого, выкрикивающего на площади известные всем истины. – Поедем за зарплатой, а потом… Спасибо за всё, – повторила Эля.

  – Серафима всегда по утрам не завтракает? – Дамир уставился на Элю. Девять утра, взрослый может обойтись чашкой кофе, зелёным чаем, ребёнку же необходим полноценный завтрак.

  – Я кушать хочу, – обиженно пробурчала рыжулька. Похоже, она отличалась хорошим аппетитом, как все дети, которых знал Дамир. А знал он только своих сестёр, братьев и племянников.

  – Пойдём, посмотрим, что у нас есть, – Дамир протянул руку Серафиме, та с радостью схватилась за ладонь и затопала на кухню. Он не удержался от победного взгляда на Элю.

  Всевышний! Что он творит! Просто убей его, уничтожь прямо здесь, сейчас, не сходя с места!

  Но нет, вместе с рыжулькой они пришли на кухню и стояли в задумчивости перед раскрытым холодильником.

  – Молока нет, – подвела итог Серафима. – Творог есть! Мама умеет готовить сырники, правда, мама?

  – Правда, – шёпотом отозвалась Эля.

  – Когда я хорошо себя веду, и у мамы есть время, она готовит чак-чак – это вкусность специальная, – пояснила девочка. – Ты пробовал чак-чак?

  – Да, однажды, – Дамир с трудом сглотнул горечь.

  – Наверное, ты плохо себя вёл, раз мама не готовила тебе вкусность.

  – Скорей всего, – он с трудом выдавил из себя улыбку. Эля изменилась в лице, побледнела, он видел, как тряслись кончики её пальцев, напрягся каждый мускул в теле. – Сырники? – произнёс он тихо, глядя на неё.

  Почему? Зачем ты сделала это? Такая жизнь милей, понятней, привычней? Бездомное существование на зарплату маникюрши? Судьба одинокой матери? Как девушка в восемнадцать лет может быть настолько порочна, чтобы выбрать это?.. Поморы даже собак не привязывают...

  Потом они завтракали. Эля молчала, а Дамир отгонял от себя морок желания и видения, как это могло бы быть. Видения, горькие в своей откровенности, родные, удушливые, как запах полыни.

Глава 36

 Дамир. Наши дни. Южное побережье

 Дамир задыхался, ловил себя на безумии, потере памяти, ориентации в пространстве, географии. Злости, отчаянии, раздражении, дурманящем коктейле из нежности без причины – звенящей, отчаянной, зыбкой, – и похоти, такой же отчаянной, до боли. Брезгливости и иррациональном желании выкинуть всё ненужное, пустое из своей жизни. Иногда это была память, а иногда – Эля.

  Эля. Эля. Эля… Эля!

  Всевышний не был милосерден, вселенная игнорировала Дамира. Он всё помнил. Всё чувствовал. Он – жил.

  Естественно, хотя ничего естественного в этом не было, он не выпустил Элю с Серафимой из квартиры одних. У девочки не было тёплых вещей. Курточка, накинутая поверх фланелевой кофточки и колготок – не одежда для обрушившегося небольшого, но всё же минуса на улице. Да и у Эли под коротким куском тряпки, называемой платьем, ноги были голые.

  Он отыскал тренировочные штаны с начёсом Лали, по длине они были велики Эле, сидели несуразно. В отличие от блистательной Алии Долматовой, которой удивительным образом шли как брендовые вещи из Милана, так и одежда из массмаркета. И всё же это было лучше, чем красная бархатная тряпица, едва прикрывающая ягодицы, поверх кружевного треугольника, заменяющего трусы.

  Дамир отвёз без устали болтающую Серафиму и Элю в фитнес-центр, улыбаясь от журчащего голоска рыжульки. Как много информации почерпнул он из детского лепета. Раньше они с мамой жили в Архангельске – это «такой город специальный на Севере». На севере красиво, а здесь – не очень. И ночи летом тёмные-тёмные, что неправильно по четырёхлетнему мнению. И снега нет, что очень грустно. Ни снеговика не слепить, ни с горки не покататься.