Горькая полынь моей памяти

  – Слушай, – повторил он. – Сейчас я уеду, вернусь, возможно, завтра, возможно, послезавтра. Документы будут у меня, – он показал взглядом на паспорт Эли и свидетельство о рождении Серафимы. – Квартиру закрою на сигнализацию. Откроешь дверь – приедет наряд полиции. Попытаешься выбраться – приедет наряд. Придумаешь, что я захватил вас с Серафимой в заложники, что ты домработница, случайно забывшая ключи, – всё, что угодно – будешь иметь дело с полицией. Уверен, им будет небезынтересно получить лишние звёздочки и премию за раскрытие преступления пятилетней давности – воровства денежных средств с пенсионной карточки старухи, в сумме сто двадцать восемь тысяч рублей. Ты хорошо поняла меня, Эля? – она молчала, пугая васильковыми всполохами. – Хорошо поняла?

  – Да, – наконец, выдавила из себя Эля… – Я поняла, – что опровергало сомнения, если они и были, что именно она украла карточку эби.

  – Умница. А если всё-таки сумеешь убежать, поверь, я найду и сделаю всё, чтобы забрать у тебя Серафиму.

  – Она не твоя дочь!

  – А чья? Андрея Геннадьевича?

  – Да!

  – Надо же, а документы говорят обратное… Семейный кодекс, – он усмехнулся, умирая внутри сто раз. Тысячу, миллион, и все разы без права на снисхождение.

  Спустя несколько часов он приземлился на родной поволжской земле.

Глава 38

Карима. Прошлое. Поволжье

  Карима вышла из школы и обессиленно шлёпнулась на скамейку в небольшом скверике напротив здания. Последний экзамен остался позади, впереди получение аттестата, выпускной, взрослая жизнь.

  Если бы Карима сказала, что за выпускной класс она устала – она не выразила бы и десятой доли своего состояния. Она училась, как одержимая. Зубрила, писала, переписывала, читала, анализировала, просиживала до утра над тестами, снова зубрила, читала, переписывала. Папа нанял несколько репетиторов-экспертов по ЕГЭ. Она участвовала во всероссийских олимпиадах – в одной, по физике, победила, и даже вытянула на серебряную медаль.

  Во что бы то ни стало Карима решила поступить в институт. Хороший, престижный, чтобы не дать себе ни единого шанса передумать, не отступить в последний момент, испугавшись самостоятельности или чужого, далёкого города.

  Кто бы мог подумать, что когда-нибудь Кариме остро будет хотеться уехать из родного дома. От мамы, папы, эби, от бесконечно спорящих Алсу и Назара, от Динара, заболевающего каждое лето.

  Настолько сильно, что иногда Карима не могла уснуть. Всё время представляла, как она уедет, где будет жить, новых знакомых, и это не были мечты, скорее от этих мыслей накатывала апатия, а потом и вовсе беспричинные слёзы. Ей было стыдно за свои мысли и желания, она перестала общаться с одноклассниками, даже наряд на выпускной выбирала почти из-под палки, когда мама, хмурясь, затащила в торговый центр, в дорогущий магазин.

  Казалось бы, впереди вся жизнь, а Карима чувствовала себя, как эби. То голова болела, то желудок, то подкатывала тошнота или колотилось сердце, словно пыталось выпрыгнуть из груди, становилось больно. Однажды мама вызывала неотложную помощь, у Каримы сильно закружилась голова, упало артериальное давление. До этого дня она не задумывалась, что давление может упасть или подняться.

  Мама ругалась, что Карима себя загнала проклятой учёбой, света белого не видит, на улице не бывает, воздухом не дышит. Пропади пропадом этот институт, если из-за него проблемы со здоровьем начинаются.

  Потом ездили к врачам, сдавали много анализов, по которым выяснилось, что Карима – здоровая, восемнадцатилетняя девушка. Только вот апатия никуда не уходила, как и желание уехать из дома, а значит – поступить в институт. В Санкт-Петербурге или Новосибирске. Не в Москве и уж точно не в городе рядом с домом – так придётся приезжать каждые выходные, а то и вовсе водитель будет доставлять от порога до порога.

  Дамир вернулся после нового года, праздник отмечали без него. Да и праздник ли это был? Одно название! Один Динар искренне веселился, остальные делали вид. Алсу с Назаром сидели тихие, ни разу не поспорив, не задирая друг друга, не толкаясь и не дразня.

  Дамир приехал с Равилем, откуда – Карима так и не узнала. Никто ничего не рассказывал – где был брат, чем занимался, что происходило с ним.

  Казалось бы – можно выдохнуть. Дамир дома. Дома! Живой, невредимый… Не выдыхалось, напротив, дыхание спёрло, неясное чувство тревоги нарастало и пугало до становившихся ледяными ладошек.

  Брат не был похож на себя. Дело не в том, что он сильно похудел, лоб прорезала глубокая, старческая морщина, глаза впали, как при тяжёлом заболевании. Он молчал, почти всегда молчал, когда открывал рот – голос его не был похож на голос прежнего Дамира, а звучал глухо, ломко, с пугающей хрипотцой. Не шутил с Назаром, не смеялся с Динаром, не подшучивал деликатно над Алсу. Не помогал маме, не переговаривался с отцом за обеденным столом. Его словно не было – пропал, растаял, исчез.