Горькая полынь моей памяти

  Приехавший из города врач грипп не подтвердил, выписал очередную кипу анализов и посоветовал Кариме принимать «хотя бы валерьянку», можно подумать, она помогает при простуде.

  Карима слышала, как мама выговаривала папе за то, что он поддерживал глупую идею дочери поступить в технический вуз, да ещё далеко от дома. В ближайшем городе полно институтов, есть педагогический, на учителя математики или физики пусть учится – хорошая специальность, женская.

  Вечером в комнату вошёл Равиль, Карима обмерла. Невиданное дело…

  Хлопала глазами, глядя на мужчину в своей комнате, не сразу сообразив, что она в растянутой трикотажной пижаме, с бегемотиками в ромашках на груди и сзади шорт. На каждой половинке по дурацкому бегемоту женского пола.

  – Как ты себя чувствуешь? – как ни в чём не бывало, спросил Равиль. Можно подумать, он каждый день к ней в комнату заходит.

  Она даже не убралась, пыли по углам со вчерашнего дня накопилось, того и гляди паутина свисать начнёт, как в фильмах ужасов. Сама похожа на чучело, бледное, лохматое, с красными пятнами на руках и лице.

  – Хорошо, – прошептала Карима.

  – Выглядишь тоже хорошо, – вдруг сказал Равиль. Хорошо? Она? Кто, интересно, из них болеет? – Температура невысокая, – продолжил, приложив ладонь ко лбу Каримы, а она потянулась за прохладной рукой, будто в ней весь покой мира сосредоточен, смысл жизни, мироздания, всего, что знала Карима. О чём только слышала или могла догадываться.

  – Что ты, маленькая… – пробормотал Равиль и устроил голову Каримы себе на плечо, перебирая пальцами пряди, упавшие на лицо и спину. Почему-то не вспомнилось, что она с утра не была в душе, лохматая, похожая на чудовище.

  Говорят, первая любовь похожа на вспышку, от неё лихорадят, сходят с ума, безумствуют. Эмоции накрывают ударной волной, шквальным ветром, испепеляют пламенем. Ничего подобного с Каримой не происходило. Она не сходила с ума рядом с Равилем, напротив, словно находила разум, чувство правильности, ощущение своего места под солнцем.

  И желания. Не неясные, а вполне сформированные, при этом робкие, словно нечаянные, за которые стыдно, неловко, ещё и голова грязная…

  Карима уснула сидя, сама не заметила как положила голову на плечо Равиля, пододвинулась поближе, закрыла глаза и провалилась в лёгкий сон, будто не было у неё температуры, выворачивающей боли в суставах, удушья и паники, накрывающей с головой, сменяющейся приступами апатии.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

  Проснулась – за окном темнело, сумерки. Она лежала на подушке, закутанная в одеяло. Равиль устроился поверх одеяла, в той же одежде, что пришёл – светлые джинсы и рубашка с коротким рукавом.

  Карима в ужасе замерла. Не ночь, но вечер точно, на заднем дворе горит фонарь, а значит, там сидит эби, отдыхает от дневного солнцепёка. Пусть бы день, не вечер, но Равиль Юнусов в её комнате, на её кровати. Мужчина в её кровати! Внутри похолодело, внутренности сковал ужас.

  Какой позор! А если зайдёт папа? Узнает мама? Дамир? Да, дверь приоткрыта, напротив комната Алсу и спальня родителей, но… Позор! Как она могла допустить? Почему папа ничего не сказал? Не видел? А эби? Мама?

 Равиль лежал с закрытыми глазами, Карима точно знала – он не спал. Она закрыла глаза, протянула руку, её ладонь ощущала удары сильного, мужского сердца.

  Зайдёт папа? Узнает мама? Пусть! Она взрослая, совершеннолетняя, почти студентка, а Равиль – её мужчина. То, что между ними ничего не было – лишь несколько поцелуев, – ничего не меняло. Равиль Юнусов – её мужчина, она имеет на него полное, неоспоримое, безусловное право.

  Пусть она бесстыжая, со своим мужчиной можно. Провела ладонью по груди, ощутила под пальцами маленького крокодильчика на кармане – эмблему Лакоста. Нырнула под планку между пуговицами и замерла, почувствовав подушечками оголённую, горячую кожу. Руку Каримы накрыла мужская ладонь, останавливая.

  – Не надо, маленькая, – голос звучал хрипло и тихо.

  – Разве тебе не хочется? – о, Карима очень постаралась, чтобы интонация была заигрывающая, как в кино, только получился робкий писк, какой-то мышиный.

  – Я люблю тебя, Карима, – без всяких предисловий сказал Равиль. – И хочу тебя, – Карима не знала, как ей реагировать. До подобных откровений их разговоры никогда не доходили, Равиль всегда лавировал, уходил от слишком откровенных или двояких тем, избегал чувственных намёков. – Мне хочется, – продолжил он мягче, будто опомнился, понял, что может напугать.

  Карима не испугалась. Ведь это правильно, что её мужчина любит её. И хочет. Так и должно быть. Никак иначе быть не может. Она осторожно расстегнула одну пуговицу на рубашке с крокодильчиком, провела рукой дальше, задевая пальцами мужской сосок. Вздрогнула от интимности происходящего, зажмурила глаза. Глупая врунишка! Не испугалась она… Испугалась, ещё как!