Горькая соль войны

Написав рапорта, они расположились в кабинете — Иванов на сдвинутых стульях, Дронов с Шаруном на столах. Лежать было неудобно и жестко, но они так вымотались, что довольно быстро уснули. Даже не уснули, просто погрузились в беспамятную темноту и проснулись от пронзительного телефонного звонка.

Звонил помощник дежурного по внутренней тюрьме.

— Тут такое дело, — представившись, сказал он. — Ну, значит, такое…

— Давай телись, — с силой вытирая скулы заспанного лица обеими ладонями, сказал Шарун. — Что там у вас стряслось?

— Не у нас, — сказал помощник. — А, так сказать, у нас с вами… Виноградова Леонида вы к нам направили?

— Что значит — направили? — удивился Шарун. — Виноградов задержан по подозрению в убийстве и вооруженных ограблениях. У вас все постановления есть, еще вчера оформили.

— Ну да, конечно, — сказал помощник дежурного. — И я про то же… Порезали ночью вашего Виноградова в камере.

Сонливость исчезла.

— Как порезали? — спросил Шарун. — Насмерть?

— Нет, его в лазарет перевели. Может, и оклемается, — сказал помощник дежурного. — Ранение серьезное.

— И кто его? — поинтересовался лейтенант.

— А я знаю? — хмыкнул помощник дежурного. — Их там в камере двадцать пять гавриков, один другого краше. Вчера облава была, набили клиентов, как кильку в консервную банку, только томатом не полили.

— Что там? — поинтересовался вошедший в кабинет Иванов. В руках у него был пыхтящий чайник. — Чай будете?

— Отставить чай, — сказал Шарун. — Дуй во двор, ночью нашего Леньку Виноградова в камере порезали. С чего бы это?

— Поскандалил с кем-то, — предположил Иванов. — С зычья чего взять, Иван Николаевич? За любое неосторожное слово подрезать могут. А Ленька — фофан, что он о тюремной жизни знает?

— Дронов где?

— Кровь сдавать побежал, — объяснил Иванов. — Мы же комсомольцы, райком ВЛКСМ проводит кампанию по сдаче крови в госпитали. Да вы не волнуйтесь, он мигом отстреляется, больничка рядом. Отцедит норму и вернется. Я уже сдал.

По всему выходило, что жарко становилось на передовой. Когда дополнительно кровь требуется, значит, раненых много. А где раненые, там и убитые. Об этом Шарун подумал с неожиданной досадой, и еще он подумал, что работников милиции на сдачу крови можно было бы и не посылать, неизвестно, что с ними самими в недалеком будущем случится и кто больше крови потеряет. А с другой стороны — вот тогда-то сданная кровь точно пригодится.

Сам Шарун отправился в лазарет.

Ленька Виноградов лежал на железной кровати, и осунувшееся лицо его выражало смирение и покорность судьбе.

— Только недолго, — сказал тюремный врач. — Он пока слабый, крови много потерял. Пока обнаружили, пока дежурного фельдшера вызвали…

— Виноградов, — склонился к подушке Шарун. — Ты меня слышишь? Кто тебя?

— Не видел, — просипел Ленька. — Честное слово… Сзади, паскуда, кольнул…

— Может, поругался с кем-то? — настойчиво продолжал лейтенант.

— Не с кем там было ругаться, — глядя в потолок, сказал Ленька. — Бакланья не было, большинство из нормальных бродяг…

— Знакомых не видел?

— Откуда? — Ленька взглянул в глаза лейтенанту. Зрачки были расширены, больно было Виноградову, но он старательно скрывал эту боль.

— Я вот что хотел спросить, — сказал Шарун. — Ты мне вчера говорил, что хату на Вишневом поселке подломили. Ну ту, в которой консервы брали и где ты вальтером обзавелся. Ты мне ее опиши, хату эту.

— А чего ее описывать? — вздернул острый нос Ленька. — Начальник, ты ее сразу узнаешь, на окнах наличники и ставни синие, а в ставнях дырочки в виде сердец вырезаны. Были мы там с Колькой Армяшкой… с Юсаевым, значит. Пашки не было, он бы у меня машинку сразу отобрал, а мне свой драный наган сунул. А на хрен мне его наган? Я знаю, что на нем висит? Только это барахло, я так думаю, не хозяйское, квартирует кто-то в доме. Правда, мы там малость пошумели, замок топором сбивали. Сосед приперся, хавало разинул: «Да по какому праву?» Армяшка ему в рыло право свое сунул, загнал мужика в сарай… — Ленька коротко хохотнул и скривился от боли.

— Ладно, отдыхай, — сказал Шарун, поднимаясь. — В камере ты об этом болтал?

— Был разговор, — вздохнул Ленька. — Начальник, ну, ты сам должен понять, предъявы ведь должны быть, не «Прасковью Федоровну»[5] мне обнимать, не под нарами гужеваться….

— Знаешь, за что пострадал? — ухмыльнулся Шарун.

— За простоту свою я пострадал, — вздохнул Ленька Виноградов. — Папаша мне всегда говорил, когда ремнем драл…

— Не за простоту, — перебил его Шарун. — За язык длинный. Болтать о своих подвигах меньше надо.

— Начальник, это намек? — скривился Виноградов. — За признание больше дадут?

— А вот насчет признаний, — весомо и ласково сообщил Шарун, — насчет признаний тебе хорошенько подумать стоит. Сам понимаешь, начнешь запираться, вместе с зубами всю правду выплюнешь. А отбитые почки, друг Ленька, долгожительству в зоне никак не способствуют. Оно тебе надо?

— Начальник, — сказал слабым голосом Виноградов. — Я ж при смерти, подготовиться надо…