Читаем Горькие травы полностью

Юлия Сергеевна шла по холодным пустым улицам, деревья стояли в снегу — два дня назад была сильная метель. Окна нижних этажей светились. Ей не хотелось домой. Она шла тихо, уступая дорогу шумным и веселым молодым парам, и они пробегали мимо, и их голоса весело звучали на морозе. Много лиц усталых, стертых, озабоченных. Есть и скучающие, но таких меньше. С виду сразу не определишь, каков человек, счастлив ли, одинок ли, устроен.

Юлия Сергеевна давно растеряла старые, довоенные и военные, знакомства. Годы примирили ее с последней, самой ощутимой утратой — Дмитрием. Она знала, где он работает и живет, и не раз уже совсем решалась было пойти и поговорить, и всякий раз откладывала. Острота постепенно стиралась. Дмитрий существовал для нее уже отвлеченно, это было какой-то второй жизнью, несуществующей в отличие от той, настоящей, где она спала, ела, обдумывала свои статьи и выступления, работала. И не то чтобы у нее не было воли одним разом кончить и приказать себе забыть. У нее нашлась бы и воля такая, и сила. Она не хотела приказывать себе. К чему? Другое дело, если бы встретился человек достойный, друг. А пробавляться случайными знакомствами, урывать счастье по клочку не в ее характере. Вот и оставалась она один на один со своим прошлым. Она почти забыла того реального мужчину, с которым когда-то разговаривала и была в таких дружеских отношениях, она забыла его лицо, руки, голос. Время постепенно вылепило в ее душе образ Дмитрия по-своему, по ночам она беседовала с созданным ее воображением человеком, и, может быть, поэтому она не хотела и не могла встретиться и поговорить с ним, в самом деле существующим. Она боялась увидеть совершенно другое и услышать другое, ей чуждое и незнакомое. Но она не упускала его из виду и пристально следила за его жизнью. Она делала это незаметно — никто ничего не знал, тем более сам Дмитрий.

Борисова шла по скудно освещенному морозному ночному городу и, глядя в молодые веселые лица, чувствовала себя одинокой, никому не нужной.

Ее высокая фигура затерялась среди прохожих, спешащих в этот поздний час по улице. И всех вобрал в себя ночной город, и каждый был со своей судьбой, со своей жизнью и мыслями.

Район у Вознесенского холма, на котором горел Вечный огонь, у подножия памятника Неизвестному солдату, назывался Прихолмским районом. Здесь жили рабочие заводов и фабрик, расположенных на другом берегу Острицы. В часы пересмен, будь то утром или ночью, Прихолмский район оживал, толпы людей устремлялись к мосту через реку.

Шли пешком, ехали на автобусах и велосипедах. Спешили к станкам и машинам; через полчаса такой же чумазый, пропахший машинным маслом, дымом и железом людской поток переливался через мост в обратном направлении. Отработавшая смена растекалась по улицам и кварталам, исчезала в подъездах, за многочисленными дверями домов.

В то время как Борисова, погруженная в свои невеселые мысли, заканчивала одинокую прогулку, направляясь к дому, Дмитрий Поляков шел тесными улочками Прихолмья, скудно освещенными — фонарь от фонаря за сотню метров.

Белели заваленные снегом крыши домиков, за невысокими изгородями поднимались прямо под открытым небом поленницы дров. Возле редкого домика случался сарайчик, в котором держали поросенка, кур или дрова с углем.

На улочках Прихолмья в праздники и воскресенья много широкого веселья, в отличие от центральных улиц города, просторных и чинных. Дмитрий любил Прихолмье. Устав от путаницы улочек и тупиков, выбирался из них к Вознесенскому холму и отдыхал где-нибудь на скамье. До войны он плохо знал город — только район, в котором жил и учился, реку, пляж, стадион, центральную часть города с драмтеатром, «Научкой» (так звалась публичная библиотека), Центральным парком культуры и отдыха. Война покалечила город. Медленно исчезали развалины и пустыри, город поднимался из пепла и запустения. Покрылись молодыми побегами обрубленные немцами стволы столетних лип в Центральном парке. Нежно зеленели крохотные яблоньки в саду Юности, посаженном прошлой осенью на общегородском комсомольском воскреснике под девизом «Саду цвесть». В свободное время Дмитрий часами бродил по городу, открывая для себя его заново, попадая иногда в самые неожиданные места, вызывая при этом удивление, и насмешки, и даже веселые матерки.

Поляков работал хорошо, хотя завод не захватывал его целиком. Он ходил на подготовительные курсы при заводе для поступления в политехнический институт сначала больше от безделья, но постепенно втянулся.

Ходил он и на все собрания, слушал споры, правда, редко в них вмешивался. Однажды, к своему удивлению, насмерть разругался со сменным мастером сборочного цеха, грубым, неуравновешенным инженером Сковородиным, за сестру своей бывшей одноклассницы Насти, Екатерину Солонцову, и все от неожиданности примолкли. Сам Сковородин вытаращил на него маленькие, с красноватыми прожилками глаза и долго не мог найти слов, чтобы возразить. Дмитрий оглянулся вокруг. Все увидели его лицо и не узнали. Оборвав на самом накале, он пошел прочь с заводского двора, засунув руки в карманы.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Жестокий век
Жестокий век

Библиотека проекта «История Российского Государства» – это рекомендованные Борисом Акуниным лучшие памятники мировой литературы, в которых отражена биография нашей страны, от самых ее истоков.Исторический роман «Жестокий век» – это красочное полотно жизни монголов в конце ХII – начале XIII века. Молниеносные степные переходы, дымы кочевий, необузданная вольная жизнь, где неразлучны смертельная опасность и удача… Войско гениального полководца и чудовища Чингисхана, подобно огнедышащей вулканической лаве, сметало на своем пути все живое: истребляло племена и народы, превращало в пепел цветущие цивилизации. Желание Чингисхана, вершителя этого жесточайшего абсурда, стать единственным правителем Вселенной, толкало его к новым и новым кровавым завоевательным походам…

Исай Калистратович Калашников

Проза / Историческая проза / Советская классическая проза