Горькие туманы Атлантики

А тут еще Тося… На других судах служит много женщин. Не только поварихами и горничными, но и матросами, радистками, даже комендорами. Что ж, мужчин для судовых команд не хватает, мужчины сейчас на фронте… Но у них, на «Кузбассе», — одна только Тося. И парни перед нею вьюнами стелются. Правда, перед выходом в море Савва Иванович собрал молодых, без предисловий предупредил: ежели Тосю кто посмеет обидеть — сразу по шапке! Да только кто обижать ее станет? Хлопцы перед ней ласковей, чем штилевой океан. Едва заметят на палубе — сразу грудь колесом. Кабы обижали, может, ему, Марченко, было бы легче: заметила бы, в конце концов, что относится к ней не так, как другие… Не замечает. Поведет своими вологодскими, как озера, глазищами — словно на якорь, на мертвый, поставит. Нет ей еще и девятнадцати, а понимает: здесь, на «Кузбассе», хоть и буфетчица, а царица. Эх, Тося, Тося… Зачем таких в океан посылать? Не дай бог, случится что с теплоходом… Нам, мужикам, по штату положено во время воины и кровь проливать, и даже погибнуть, если придется. А ей-то зачем? Скажи ему, сигнальщику Марченко, кто перед рейсом, он с радостью согласился бы поработать в море и за нее: пусть жила бы на берегу, в безопасности. Обмолвился как-то об этом при ней — взвилась: «Много воображаешь о себе, Микола… Думаешь, ты один врага ненавидишь? Ежели не нужна на «Кузбассе», на фронт попрошусь». Такая попросится! А Семячкин, рулевой, в тот же вечер съехидничал. «Ты, Микола, пореже слазь со своей верхотуры, — кивнул на мостик. — На палубе кой на кого унынье наводишь». Вот и получилось, что он же, Марченко, первый девушку и обидел. Эх, Тося, Тося… Как бы тебе объяснить?

Услышал поблизости стук мотора, оглянулся. С кормы подходил к «Кузбассу» катер под английским военным флагом. Запоздало доложил о нем вахтенному штурману старпому Птахову.

С катера на ломаном русском языке попросили разрешения подойти к борту. Откуда-то с палубы Птахов прокричал в мегафон «добро».

Когда катер замер у нижней площадки трапа, из него легко выскочил морской офицер. С катера ему передали чемодан, и офицер ответил торопливым жестом, который означал одновременно и благодарность, и прощание, и приказание отваливать. Катер снова зарокотал мотором, вспенив у борта теплохода темную воду. Сигнальщик, проводив его взглядом, опять зашагал по мостику, медленно возвращаясь к прерванным думам.

А офицер, поднявшись на верхнюю площадку, подчеркнуто четко, артистически вскинул руку к козырьку фуражки, приветствуя невидимый из-за судовых надстроек кормовой флаг «Кузбасса». Лишь после этого он представился Птахову:

— Лейтенант британского флота Митчелл. Прибыл на ваш корабль офицером связи. Прошу проводить меня к капитану.

Митчелл был совсем юн. Короткие бакенбарды не взрослили его, а еще больше подчеркивали почти полудетскую нежность щек. Говорил он с акцентом, всякий раз спотыкаясь на звуке «р», хотя, наверное, пока направлялся на советское судно, не однажды повторил про себя те фразы, которые теперь произнес. То ли этот акцент, то ли желание лейтенанта казаться старше, бывалым и опытным моряком, развеселили Птахова. Старпом окликнул рулевого Семячкина, который подвернулся под руку, и, пряча улыбку, приказал:

— Проводите лейтенанта флота его величества в каюту капитана!

Семячкин, уловив в голосе Птахова озорные нотки, хотел ответить так же наигранно, бодро и весело, однако сбился, что с ним случалось не часто, запутался:

— Есть проводить к капитану… его величество…

Митчелл поморщился, но промолчал. Птахов, уже за спиной лейтенанта, кивнул рулевому на чемодан, и матрос, подморгнув, что понял, поспешно и услужливо, точно пытался исправить свою оплошность, потянулся к вещам англичанина.

В каюте капитана Митчелл представился снова. Лухманов пожал ему руку, указал на кресло. Поинтересовался:

— Есть какие-нибудь новости?

Рядом с юным лейтенантом капитан «Кузбасса» Лухманов казался в свои тридцать пять лет воплощением моряцкой зрелости. Скуластый, обветренный, с первой, едва уловимой сединой на висках, он не скрывал своей озабоченности, равно как и усталости, что проскальзывала и в жестах его, и в голосе. Будь Лухманов моряком военным, он одинаково естественно выглядел бы с нашивками и капитан-лейтенанта, и контр-адмирала.

— Конвой сформирован, — почти торжественно сообщил Митчелл. — Коммодор и командир эскорта настоятельно рекомендуют внимательно изучить инструкции на переход.

— Изучил, — усмехнулся Лухманов. То, о чем сообщил лейтенант, было ему известно, и он не сумел скрыть своего разочарования. — Шестиузловым ходом не больно-то уклонишься от атак немецких лодок и самолетов…